— Гарри тебя очень любил, — сказала де Фрис, глядя вверх с благоговейным страхом перед величественными Скалистыми горами. — Ты разве когда-нибудь в этом сомневался?
— Я никогда этого и не говорил. Помимо нескольких сотен тысяч для матери и отца, которыми они никогда не воспользуются, он все оставил мне.
— Что тебя так удивляет?
— Где он их взял, черт возьми?
— Юристы же все объяснили, дорогой мой. Гарри был холостяком, тратил мало, изучил рынки здесь ив Европе и выгодно поместил свой капитал. Это вполне в его духе.
— Гарри, -задумчиво произнес Дру. — Крёгер ввел ему в мозг эту проклятую штуку. Вскрытие показало — это нечто новое в науке, могли бы появиться аналоги. Потом это устройство разнесло ему голову, уже после смерти. А если бы этого не произошло?
— Врачи и ученые говорят, что усовершенствовать этот механизм не удалось бы за целые десятилетия. А возможно, и никогда.
— Они и раньше ошибались.
— Да, ошибались... Я забыла тебе сказать, пришла телеграмма от Жан-Пьера Виллье. Он возобновляет постановку «Кориолана» приглашает нас обоих в Париж на премьеру.
— Как бы покрасивее выразиться, что французский кошачий концерт не слишком меня волнует, а?
— Я придумаю формулировку.
— Господи, у меня еще осталось столько вопросов!
— Не надо, чтоб они тебя тревожили, дорогой мой. Никогда. Мы свободны. Пусть другие все расчистят, твоя работа закончена.
— Ничего не могу с собой поделать... Гарри сказал, медсестра в долине Братства предупредила антинейцев, что он выходит. Кто она, что с ней произошло?
— Об этом сказано в отчете Меттмаха, ты же на него только взглянул...
— Больно было читать, — перебил ее Лэтем. — Как-нибудь посмотрю, но все эти медицинские рассуждения о моем брате... мне просто не хотелось читать.
— Медсестра была ассистенткой Греты Фриш, жены Крёгера. Ее заставили спать с фон Шнабе, комендантом, по приказу от новых последователей программы «Лебенсборн». Она забеременела и наложила на себя руки в лесу Ваклабрюк.
— Лебенсборн,звучит как пастораль, и при этом какая жестокость, извращенность... Но все же мы нашли Меттмаха в Ваклабрюке. Боже мой, почти готовая военная база в лесной глуши!
— Теперь эти пять тысяч акров превратили в исправительную колонию. Заключенным, и мужчинам и женщинам, выдают только неонацистскую форму, включая красные ленты, только их пришивают спереди на одежду, не на рукав — так, как они заставляли евреев носить звезду Давида во времена «третьего рейха».
— Дикость, просто дикость.
— Это была идея посла Крейтца. Он сказал, что станет напоминать им, почему они там в качестве заключенных, а не привилегированных членов общества.
— Да, знаю, но мне это как-то не по душе. А что, если военнопленные в своей собственной форме объединятся, будут клясться в неизменной преданности своему делу?
— При такой-то загруженности работой, жестком распорядке дня и постоянных лекциях о проклятом нацистском прошлом? Им еще показывают фильмы и слайды о самых отвратительных зверствах. И они должны писать отчеты об увиденном. Говорят, многие выходят после этих фильмов, рыдая, и падают на колени, чтобы помолиться. Помни, Дру, не считая тяжелой работы, грубо с ними никто не обращается. Все очень строго, но обходительно.
— У главных врачей будут продленные психиатрические занятия на местности. Это может положить начало абсолютно новой тюремной системе.
— Тогда из непристойного помешательства, может быть, получится нечто пристойное.
— Может быть, но не рассчитывай на это. Всегда найдутся другие, которые только и ждут своего часа. У них могут быть иные имена, культура иная, но общий знаменатель всегда один и тот же. "Поступай по-нашему,под нашимруководством, никаких отклонений".
— Тогда всем нам повсюду надо быть начеку и не пропустить таких людей, их установок. Будем надеяться, что наши лидеры распознают фанатиков и им хватит смелости действовать быстро, но разумно.
— А ты не устаешь вот так все время подводить итоги? У тебя это здорово получается.
— Мой муж — когда он был мне мужем поначалу — обычно говорил:
«Да перестань же ты, пожалуйста, утомлять меня своей ученостью». Наверно, он был прав. Вся моя прежняя жизнь была жизнью ученого.
— Я никогда тебе ничего подобного не скажу... Между прочим, ты больше меня следила за дальнейшими действиями...
— Естественно, — прервала его Карин, — тебе же надо было слетать к родителям. Ты один у них остался.
— Да. — Лэтем посмотрел на Карин, освещенную ярким полуденным солнцем Колорадо. — Да. — Он отвел от нее взор и продолжил: — Нокс Тэлбот выяснил, кто проник в компьютеры «АА-ноль»?
— Конечно, их имена были на распечатках из «Орлиного гнезда». Мужчина и женщина, шестнадцать лет продвигавшиеся по служебной лестнице в ЦРУ. Бойскауты, герлскауты, церковные служители, один из семьи фермеров — Четыре Н, что бы это ни значило, — а второй — отпрыск супружеской пары из провинции, преподававшей в воскресной школе.
— Зонненкинд, — уверенно сказал Дру.
— Именно. Вплоть до пения в церковном хоре и клубов деловых людей.
— А что с файлами на Монлюка, украденными из БОРа?
— Это сделал один из директоров, выдававший себя за еврея-историка... Кто мог его заподозрить?
— Зонненкинд?
— Естественно.
— А как насчет той финансовой акулы в Париже, который скупал недвижимость в долине Луары на немецкие деньги?
— Его карточный домик рухнул. Вмешался Бонн и предложил какие-то очень продуманные расчетные процедуры за границей, которые спасли немецкие деньги. Это был жулик, игравший на прежних заблуждениях.
Карин взглянула на Лэтема.
— Что ты так вопросительно на меня смотришь?
— Минуту назад ты упомянула мою мать и отца, и я вдруг подумал, что ты мне никогда не рассказывала о своих родителях, о матери и отце, которые дали тебе это академическое образование. Я даже не знаю твоей фамилии, девичьей фамилии. Почему?
— Это так важно?
— Да нет, черт возьми! Но мне же интересно, что в этом необычного? Знаешь, я воображал, что, если когда-нибудь соберусь просить женщину выйти за меня замуж, мне надо будет пойти к ее отцу и сказать что-нибудь вроде: «Да, сэр, я могу о ней позаботиться и люблю ее», — нечто в таком духе. Я могу это сделать, Карин?
— Боюсь, что нет, так что лучше мне сказать тебе правду... Моя бабушка была датчанкой, ее похитили нацисты и принудили к участию в программе «Лебенсборн». Когда у нее родилась дочь, моя мать, она выкрала ее у них и с немыслимым упорством пробралась обратно в Данию и спряталась в маленькой деревушке на окраине Ханстольма у Северного моря. Она нашла себе мужчину, антифашиста, который женился на ней и удочерил ребенка, мою мать.
