— Если ты наденешь корону моего мужа, она стянет тебе голову смертельным обручем. Ты умрешь!
— Если ты не будешь молчать, тебя уведут прочь! — оскалился Агамемнон.
— Уведут? Не проще ли меня убить, как вы убили Приама, Астианакса, а совсем недавно — мою дочь?
— Если бы Париса еще младенцем предали смерти, как полагалось сделать, то ничего бы и не произошло, — сказал Менелай, обращаясь к Гекубе. — И Троя не погибла бы. А что касается твоей угрозы… — Он аккуратно надел корону. — Она мне в самую пору.
— Это обруч смерти! — кричала Гекуба. — Погоди, ты узнаешь! Наступит день расплаты. А если не сразу, тем страшнее она будет! Приам позаботится об этом.
— Уведите старуху! — велел Агамемнон.
— Я сама уйду! — расхохоталась Гекуба ему в лицо и вдруг как-то съежилась, стала меньше ростом.
Когда солдаты схватили ее, в их руках оказалась черная собака, которая лаяла и кусалась.
— Отыскать старуху! — приказал Агамемнон.
— Мне кажется, нужно воздать должное победителям, — вставил слово Идоменей: он хотел отвлечь внимание от неприятной сцены и вернуться к теме пира. — Особенно тем, кто придумал хитрость с конем, и тем, кто прятался в нем. Эта идея, Одиссей, принадлежит тебе.
Одиссей встал, довольно улыбаясь, и поклонился.
— Ясно было, что силой Трою не возьмешь. Ее армия сильна, ее стены неприступны. Но где бессильна сила, там на помощь приходит хитрость.
— А ты, Эпей, ты построил этого коня, — сказал Идоменей.
Тут встал человек невысокого роста, польщенный похвалой.
— Да, я построил коня! — гордо заявил он. — Мы добыли дерево на горе Ида. Получилась славная штука. И с работой справились, должен заметить, очень быстро.
Агамемнон вручил ему горсть драгоценных камней: каких — я не видела.
— Ты заслуживаешь и большего, — сказал он. — Мне жаль, что я не могу отдать тебе все богатства Трои — без твоего умения мы бы их не получили.
Эпей поклонился и отошел с полными руками.
— Синон! — раздался голос Агамемнона, и перед ним вырос похожий на обезьяну Синон. — Успех всего предприятия зависел от тебя, от твоей находчивости. Ты не сплоховал, справился блестяще. Это тебе. Ты тоже заслуживаешь большего, но прими это как знак уважения.
— Благодарю, мой господин. — Синон взглянул на свою долю. Ясно было, что позже он потребует больше, но, как хороший артист, он сыграл свою роль и на этот раз.
— А теперь я хочу прославить тех, кто, рискуя жизнью, проник в город, сидя внутри коня. Менелай! Одиссей! Диомед! Махаон! Эпей! Неоптолем! Малый Аякс! Мы поднимаем кубки за вас!
Кто-то сунул кубок мне в руку. Тут же подбежал мальчик, налил вина. Я вылила его на землю.
— За Эпея! За Синона! За коня! — раздавались крики.
Все пили, кроме троянских женщин.
Агамемнон дико хохотал.
— А теперь за дом, где нас ждут! — Он выпил и отер рот. — Домой, пора домой.
Менелай что-то прошептал ему на ухо, но Агамемнон недовольно нахмурился и отвернулся.
— Я думаю, боги довольны. Мы их не обидели, — бросил он.
Гекубу так и не нашли. Думаю, в темноте она бросилась в море и утопилась. Когда пир завершился, факелы залили водой, столы разобрали, пленниц повели в шатер. Неожиданно рядом со мной появился Идоменей.
— Елена, — заговорил он, — я провел здесь много лет, но ни разу не видел тебя. Я рад тебя приветствовать.
— Спасибо на добром слове, Идоменей, — посмотрела я на доброго человека из моей прошлой жизни.
— Что бы ни ожидало тебя в Спарте, знай, я твой друг. Сколько бы тебе ни исполнилось лет, равных тебе нет и не будет. Ни одна женщина, кроме тебя, не способна вызывать восхищение, уже поседев. — Он посмотрел мне в глаза. — Ты, Елена, вечна и неизменна.
— Нет, — покачала я головой. — Я не только изменилась, я исчезла. Исчезла вместе с Троей. Елены больше нет.
Только идиоты, которые везут меня обратно в Спарту, могут не понимать этого.
Часть III
СПАРТА
LXXIV
Поднялся ветер, пламя в факелах запрыгало, заплясало, посылая россыпи искр в небо — и среди старых звезд загорелись новые, ярко-красные. Мне в рот набился песок. Мужчины стали собирать стулья, амфоры, трофейное оружие.
— На рассвете отплываем, — распорядился Агамемнон.
Я заметила, как Менелай коснулся плеча Агамемнона, но тот отбросил его руку.
— Малый Аякс осквернил не только храм, но и Кассандру, — предупредил Менелай.
— Ты говоришь, Кассандра осквернена? — спросил Агамемнон так громко, что его могли слышать и я, и другие.
— А как ты называешь женщину, которую изнасиловали? — Менелай спросил даже с некоторым удовлетворением.
— А как ты называешь женщину, которая сама предлагает себя, как твоя?
— Откуда ты знаешь, чем занимается твоя, пока тебя нет? — поддел его Менелай. Я даже не подозревала, что он может быть таким ядовитым.
— Она не посмеет нарушить супружескую верность, — изрек Агамемнон. — Скоро она узнает, какому наказанию я подверг троянцев.
— Каким же образом она узнает? — поинтересовался Менелай.
Я заметила, что он прихрамывает на левую ногу.
— Она написала мне письмо с просьбой зажечь костер на горе Ида, когда Троя падет, — ответил Агамемнон. — По этому сигналу запылают другие костры на всем пути до Арголиды: на лемносском мысе Гермей, на вершинах Афон, Максит, Месапий, Киферон, Эгипланкт и Арахна. Но самый главный сигнал — костер, который мы зажгли в Трое.
— Пожар уже закончился, — ответил Менелай: он всегда все понимал слишком буквально.
Агамемнон прав: Троя будет пылать в веках.
— Война удалась на славу. — Агамемнон погладил себя по животу. — Я доволен вполне. А ты, младший брат, похоже, не очень?
— Интересно, что ты скажешь, когда вернешься в Микены. Нас так долго не было дома. Никто не знает, что нас там ждет.
Менелай повернулся и направился ко мне, стараясь шагать ровно. Нет сомнения: он ранен. Как я прежде не замечала?
— Елена! — сказал он. — Это твоя последняя ночь на троянской земле. Я оставляю тебя наедине с твоими мыслями. Завтра мы отплываем домой, в Спарту. У меня остался всего тридцать один корабль. Всего тридцать один. А привел я сюда шестьдесят. Такой ценой — и еще ценой многих жизней — пришлось заплатить за твое безумство.
Я ничего не ответила, только смотрела на него и отмечала перемены, которые произошли в нем. Новый облик заслонил прежний, молодой. Теперь его лицо было покрыто морщинами, губы сжаты. Двигался он осторожно, словно скрывая слабость, а не как молодой атлет. Война наложила на него свой отпечаток.
