b) другой мир; оставляя даже в стороне предположение, что этот другой мир мог бы служить удовлетворению тех наших желаний, которые не находят себе такового здесь, может быть, он входит в состав того многого, что делает для нас этот мир возможным (познакомить нас с ним было бы средством успокоить нас);
c) истинный мир; но кто же, собственно, сказал нам, что кажущийся мир должен быть менее ценным, чем истинный? Не противоречит ли наш инстинкт такому взгляду? Не создает ли себе вечно человек вымышленный мир потому, что он желает иметь лучший мир, чем мир реальный? Прежде всего как пришли мы к тому, что не наш мир есть истинный? Во-первых, тот другой мир может быть «кажущимся» (действительно, греки, например, воображали себе царство теней, призрачное существование наряду с истинным существованием). И наконец, что дает нам право, так сказать, устанавливать степени реальности? Это уже нечто другое, чем утверждать существование неизвестного мира, это уже желание знать нечто о неизвестном. «Другой», «неизвестный» мир – хорошо, но говорить «истинный мир» – это значит «что-то знать о нем», это противоречит принятию «х»-мира. In summa: мир «х» может во всех смыслах быть скучнее, нечеловечнее, недостойнее, чем этот мир. Дело обстояло бы иначе, если бы утверждалось, что существуют «х»-миры, то есть целый ряд всяких возможных миров, помимо этого. Но это никогда не утверждалось.
С. Проблема: почему представление о другом мире всегда клонилось к явной невыгоде или к критике «этого» мира – о чем это свидетельствует?
А именно: народ, который гордится собою, который находится в стадии подъема своей жизни, представляет себе всякое инобытие как некоторое низшее, менее ценное бытие; он рассматривает чуждый, неизвестный мир как своего врага, как свою противоположность, он не ощущает никакого любопытства по отношению к нему, целиком отклоняет это чуждое… Никакой народ никогда не признает, что другой народ есть «истинный народ»…
Уже то симптоматично, что возможно такое различение, что принимают этот мир за «кажущийся», а тот – за «истинный».
Очаги зарождения представления о «другом мире»: философ, который изобретает разумный мир, где разум и логические функции адекватны – отсюда идет «истинный» мир; религиозный человек, который изобретает «божественный мир», – отсюда идет мир, «лишенный своего природного характера, противоестественный мир»; моральный человек, который вымышляет «свободный мир», – отсюда идет «добрый, совершенный, справедливый, святой» мир.
Общее этим трем очагам зарождения есть психологическая ошибка, смешение физиологических понятий.
Какими предикатами отмечен «другой мир» в том его виде, как он действительно является в истории? Стигматами философского, религиозного, морального предрассудка.
«Другой мир», как явствует из этих фактов, – синоним небытия, нежизни, нежелания жить… Общий взгляд: инстинкт утомленного жизнью, а не инстинкт жизни создал «другой мир». Вывод: философия, религия и мораль – симптомы декаданса.
L. Биологическая ценность познания
587
Может показаться, что я уклоняюсь от вопроса о «достоверности». Верно как раз противоположное; но, отыскивая критерий достоверности, я поставил вопрос о том, какими весами вообще до сих пор взвешивали, и понял, что самый вопрос о достоверности есть уже зависящий вопрос, вопрос второго ранга.
588
Вопрос о ценностях фундаментальнее вопроса о достоверности, последний приобретает серьезное значение лишь при предположении, что разрешен вопрос о ценности.
Бытие и иллюзия, при психологическом подсчете, не дают еще никакого «бытия в себе», никаких критериев «реальности», но дают только степени иллюзорности сообразно мере влияния, которое мы признаем за той или другой иллюзией. Между представлениями и восприятиями ведется борьба не за существование, а за господство, преодолеваемое представление не уничтожается, но оттесняется или подчиняется. В духовном мире нет уничтожения…
589
590
Наши ценности вложены в вещи путем толкования. Разве есть какой-нибудь смысл в том, что существует «в себе»?! Разве смысл не есть всегда смысл отношения и перспектива?
Всякий смысл есть воля к власти (все смыслы отношений сводятся к ней).
591
Потребность в «устойчивых фактах» – теория познания: сколько в ней пессимизма!
592
Антагонизм между «истинным миром», каким его раскрывает пессимизм, и миром, в котором возможно жить, – для этого надо проверить права истины. Необходимо примерить смысл всех этих «идеальных стремлений» к жизни, чтобы понять, что представляет, собственно, этот антагонизм: борьбу жизни болезненной, сомневающейся, цепляющейся за потустороннее с жизнью более здоровой, более глупой, более изолгавшейся, более богатой, менее разложившейся. Следовательно, не «истина» борется с жизнью, но один род жизни с другим. Но первый хочет быть высшим родом! Здесь можно перейти к доказательству того, что необходим порядок рангов, что первой проблемой является проблема распределения родов жизни в порядке их рангов.
593
Веру в то, что «это есть так-то и так-то», нужно превратить в волю, чтобы «это было так-то и так-то».
M. Наука
594
Наука занималась до сих пор устранением бесконечной путаницы вещей с помощью гипотез, которые все «объясняли», следовательно, она возникла из отвращения интеллекта к хаосу. Это самое отвращение охватывает и меня при созерцании самого себя: я бы хотел образно представить себе также и внутренний мир с помощью какой-нибудь схемы и подняться над интеллектуальной путаницей. Мораль была таким упрощением, она представляла в своем учении человека познанным, известным. Теперь мы уничтожили мораль – мы снова стали для себя совершенно неясными! Я знаю, что я ничего о себе не знаю[347].
Физика является благодеянием для души; наука (как путь к знанию) получает новое обаяние после устранения морали – и так как мы только здесь находим последовательность, то мы должны устроить свою жизнь так, чтобы нам сохранить науку. В результате мы получим род практического размышления об условиях нашего существования как познающих.
595
Наши предпосылки: нет Бога, нет цели, сила – конечна. Мы должны остерегаться выдумывать и предписывать более низким необходимый для них способ мыслить!
