Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 214
«Коня, полцарства за коня!»
Высказывая эпатажные для окружающих мысли, Черчилль не пытался произвести впечатление на собравшихся ученых. Размышления над тем, что лучше — двигатель или хорошо зарекомендовавшая себя лошадь, занимали его уже относительно давно. Еще за три года до выступления в Королевском колледже терапевтов, он произнес речь в Университете Осло, в которой задался вопросом: «Я даже не знаю, выиграло ли поколение, которому я принадлежу, или проиграло после замены лошади двигателем?» Черчилль вернется к аналогичным размышлениям через несколько месяцев во время выступления в Университете Лондона.
Если в конце 1940-х годов он еще не пришел к окончательному выводу насчет того, какой знак — плюс или минус — поставить напротив общепризнанного достижения, то к началу 1950-х выводы были сделаны. Выступая 24 июня 1952 года в парламенте, Черчилль заявил: «Я всегда считал замену лошади двигателем внутреннего сгорания мрачной вехой в развитии человечества». Еще более жесткие высказывания касаются авиации, которую британский политик заклеймил, как «дьявольское изобретение». «Как бы я хотел, чтобы люди никогда не научились летать, — скажет он в июне 1954 года. — Мир резко уменьшился после того, как братья Райт поднялись в воздух. Это был прискорбный час для Англии».
С чем были связаны столь негативные эмоции и резкие оценки в отношении научно-технического прогресса? Неужели Черчилль искренне выступал против всех тех изобретений — телефона, автомобиля, электричества, телевидения, которые сделали жизнь человечества лучше? Разумеется, нет. Хотя возраст брал свое, и порой пожилой политик действительно становился противником многих нововведений, без которых немыслима жизнь современного человека. Например, он со скепсисом относился к стремительному развитию средств коммуникаций: телефону или даже телеграфу. По сравнению с личным общением, Черчилль считал их «неэффективными средствами передачи человеческих мыслей».
Не больше симпатий он питал и к телевидению. Черчилль признавал, что телевидение «займет свое место в мире», хотя и не рассматривал себя в числе его «искренних поклонников». «Меня нельзя отнести к энтузиастам телевизионного века», — делился он с друзьями. По словам его дворецкого Нормана Макгована, в углу художественной студии в Чартвелле стоял телевизор, но «насколько мне известно, сэр Уинстон никогда им не пользовался». Черчилль опасался, что телевидение в итоге обесценит индивидуальность в человеке. В письме одному из своих друзей он так и скажет: «Я боюсь, что в эпоху телевидения массовое сознание и массовые действия станут слишком зависимы от различных устройств, одинаково пагубных и отвлекающих внимание».
Тем не менее были эпизоды, когда Черчилль обращался к телевидению для решения насущных политических задач. Так, например, накануне февральских выборов в парламент в 1951 году он использовал телевизионное вещание для популяризации своего образа и получения дополнительных голосов. Запись предвыборной речи лидера тори сохранилась, и сегодня это уникальный исторический документ. Но на тот момент она вряд ли помогла консерваторам в борьбе. «Это не для тебя Уинстон, — сказала ему сестра Клементины Нелли Ромилли после эфира. — Ты выглядел, как Полишинель». Черчилля подобная откровенность не порадовала, но в глубине души он был согласен со свояченицей. Телевидение — дитя новой эпохи, и пусть оно будет орудием молодых политиков. А он будет действовать по старинке, добиваясь результата при прямом общении с аудиторией.
Если же не зацикливаться на приведенных выше частностях и обозреть ситуацию в целом, то Черчилль не был врагом научно-технических достижений. Он выступал против тех разрушительных последствий, к которым они могут привести при неумелом и неразумном использовании. Большинство открытий совершаются учеными из чистых побуждений, но далеко не всегда эти открытия идут на достижение благородных целей. Многие из удачных и перспективных изобретений, до того как стать достоянием быта обычных людей, сначала участвовали в истреблении, опробованные военными.
Черчилль неоднократно демонстрирует корреляцию между прогрессом и разрушением в своем произведении, особенно в первом томе, создававшемся до начала Армагеддона. Эта тема встречается уже в самом начале. Отмечая, что «неолитический человек изобрел способ шлифовать камень», автор сообщает сферу применения этого открытия: «придавая камню необходимую форму для убийства». «Это означало большой прогресс, — не без мрачной насмешки пишет он, — но впереди были и другие изобретения». Новые изобретения также были связаны с «усовершенствованием человеческих методов разрушения». «Люди, вооруженные бронзовым оружием, могли одолеть тех, кто имел кремневые аналоги, — описывается следующий виток развития человечества. — Это изобретение было принято на ура, и бронзовый век вступил в свои права». Новый металл — железо — позволил тем, кто освоил его выплавку, уничтожать «людей бронзы», и в этом действе, пишет Черчилль, «через минувшие тысячелетия мы ясно узнаем себе подобных». «Нет никаких сомнений, — продолжает он с язвительной интонацией, — железо лучше всего подходит для того, чтобы ломать черепа», и «двуногое существо, способное убить другого железным оружием, наш современник назвал бы человеком и братом».
Следующей ступенькой человеческого прогресса стало изобретение стрелкового оружия, среди которого долгое время лидирующие позиции занимал длинный лук. «Стрела, пущенная с расстояния 250 ярдов, производила такой поражающий эффект, равного которому не имело ни одно метательное или стрелковое оружие пехоты вплоть до Гражданской войны в Америке», — информирует Черчилль своих читателей. Несмотря на эффективность, в начале XV века у лука появился конкурент. «В клубах дыма и раздражающе резких буханьях пушек система, управлявшая христианским миром и направлявшая его развитие в течение пятисот лет, превращалась в руины, на месте которых предстояло подняться новому зданию».
Черчилль считал, что развитие военной промышленности связано с двумя важными, хотя и не равнозначными проблемами. Первая касается нехватки ресурсов. Новые технологии и дающие стратегическое преимущество открытия, как правило, требуют значительной финансовой поддержки, которая обеспечивается за счет сокращения социальных и прочих программ. Но особенность научно-технического прогресса состоит в том, что его поступательное движение вперед носит перманентный характер. Наслаждаться добытой огромными усилиями и затратами безопасностью можно лишь до тех пор, пока у предполагаемых противников не появится аналогичная технология. Или, как объяснил Черчилль еще до начала Первой мировой войны: «Любое военно-морское изобретение остается полезным, пока оно не стало повсеместным».
Вторая проблема имеет гораздо более серьезные последствия. Но для того чтобы понять, в чем заключались опасения Черчилля на этот счет, рассмотрим сначала его отношение к науке и человеку. Работая в ноябре 1953 года над текстом своего выступления на торжественном банкете у лорд-мэра Лондонского Сити, британский премьер решил подискутировать с великим автором «Фауста». «По-моему, это Гёте сказал, что „деревья не растут до неба“. Не знаю, повторил бы он свое высказывание, если бы пожил бы в ужасном XX столетии, в котором многое из того, чего мы опасались, случилось на самом деле».
Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 214
