У политических преемников Фокса, этого крупнейшего из оппонентов Питта, вошло в моду проводить резкий контраст между войнами предшествовавшей и последовавшей Амьенскому миру. В первой из них беспричинным зачинщиком была Великобритания, которая при этом в исступлении ненависти или панического страха к Французской революции обратила движение, хотя и ознаменовавшееся некоторыми крайностями, но все же бывшее в общем благодетельным, в бурный поток крови, излившейся на Европу. Главным же виновником второй войны был Наполеон, этот воплощенный дух вражды, насилия, вероломства и наглости, мир с которым был невозможен. Замечательно, однако, что руководители французского народа, по признанию соотечественных им писателей, желали в 1791 и 1792 годах войны на материке; беспристрастный образ действий британского кабинета был засвидетельствован самим французским правительством при удостоверении отозвания английского посла за шесть месяцев до начала войны;[227]декреты же от 19 ноября и 15 декабря – налицо перед читателем, как равно и отказ Конвента редактировать первый из них таким образом, чтобы он не затрагивал Великобритании; договорные права Голландии были самовольно нарушены, без малейшей даже попытки вступить в какие-либо переговоры и едва ли можно сомневаться, что при этом имелось уже в виду предстоявшее вскоре занятие ее территории. Несмотря, однако же, на все это, война была объявлена не Великобританией, а Республикой. Образ действий Конвента и Директории с менее значительными государствами, подпавшими под их власть,[228]их обхождение с Великобританией, их враждебность, бесцеремонность и вероломство тождественны по духу с тем, что можно сказать самого худого про Наполеона; единственное различие состояло здесь в том, что слабое и неумелое коллегиальное правление сменил единоличный железный режим человека, обладавшего несравненным гением. Что же касается совестливости, то она была одинаково чужда обоим. Берлинский и Миланский декреты, в которых была воплощена Континентальная система, приведшая впоследствии Наполеона к гибели, составляли, по его собственному признанию, лишь логическое развитие декрета Директории, изданного в январе 1798 года[229]и вызвавшего протест даже со стороны долготерпеливых Соединенных Штатов Америки. Обе меры были направлены против Великобритании, но отдуваться своими боками приходилось при их применении союзникам и нейтральным, к правам и благосостоянию которых, если они не согласовались с избранным Францией путем, они обнаруживали одинаковое невнимание; обе они были проникнуты духом Первого Национального (Учредительного) собрания, которое отбросило в сторону все учреждения и договоры, не согласовавшиеся с его собственными идеями о праве, и хотело достигнуть своей справедливости, перескочив через закон.
Гораздо важнее, впрочем, отметить и ясно оценить тот факт, что обе эти меры были вызваны со стороны правителей Франции стратегическим направлением политики, принятым министерством Питта. Январский декрет 1798 года последовал вскоре же за перерывом занятий Лилльских конференций мира, собранных по почину Питта в 1797 году; перерыв же этот был вызван высокомерием и бесцеремонностью, обнаруженными Директорией как и в отношении Соединенных Штатов. Только прочтя относящуюся сюда переписку, можно представить себе, до чего дошло дело со стороны Директории, руководившейся, как теперь известно, при этом – по крайней мере отчасти – желанием получить взятку с британского министерства.[230]Берлинский декрет, формальным образом начавший собой Континентальную систему, был издан в ноябре 1806 года, т. е. когда Питт не лежал еще и года в своей могиле. Оба эти декрета были вызваны со стороны французских правителей явной безнадежностью подавить Великобританию каким-либо иным способом. В тоже время она своей военной политикой жестоко вредила Франции, укрепляя в то же время свою силу. Другими словами, благодаря тому стратегическому направлению, которое Великобритания дала в этой войне своим действиям, французский агрессивный дух вынужден был вступить на путь, неизбежно приведший его к роковой развязке.[231]Не будь налицо Бонапарта, то этот результат, почти уже достигнутый в 1795 году и затем снова в 1799 году, был бы осуществлен еще тогда же, окончательно же избегнуть его не мог даже и гений Бонапарта.
Рассказывают, что какой-то вождь древности крикнул однажды своему противнику: «Если ты такой великий военачальник, каким себя считаешь, то почему не подойдешь и не сразишься со мною?» и получил на это подходящий ответ: «Если ты такой великий военачальник, каким себя считаешь, то почему же не заставить меня подойти и сразиться с тобою?». Это как раз то, что сделала Великобритания. Своим господством на море, уничтожением французской колониальной системы и торговли, своей настойчивой враждой к агрессивному духу, воплотившемуся во Французской революции и вочеловечившемуся в Наполеоне, наконец, своей неизменной и непоколебимой силой она вынудила неприятеля вступить на поле битвы Континентальной системы, где его гибель была неизбежна. И под слабым правлением Директории гибель эта наступила быстро: в первый же год стало ясным, что выигрывает единственно лишь враг, которого система эта должна была уничтожить, тогда как сама Франция со своими союзниками, а равно и нейтральные государства, только разорялись на пользу Великобритании. Несмотря, однако, на свою первую неудачу, мера эта казалась настолько привлекательной, что Наполеон, уверенный в своей силе и гении, снова применил ее со всей непреклонной твердостью, отличавшей его правление. И на время она имела было успех, благодаря как энергии, с какой проводилась на практике, так равно и тем репрессивным мерам, на которые была вынуждена Великобритания, воспретившая нейтральную торговлю с теми и между теми портами, которые были закрыты теперь для английской торговли, и тем подорвавшая в самом его источнике контрабандный промысел, обходивший наполеоновскую блокаду и поддерживавший для английского вывоза открытый путь на континент.
