Рыцарь, кто тыПо имени и званью? ПочемуОтветил ты на вызов?
По званью рыцарь был теперь «из рабочих». По имени – Алексей Бесфамильный.
Он прибился к шахтерам и год работал на уральских шахтах, которые начали понемногу возрождать. Там получил первую трудовую закалку и быстро проявил себя. Через год его решили попробовать на руководящей должности, и на ней он также показал себя с наилучшей стороны. К работе относился ответственно, не филонил, еще и грыз по ночам гранит науки, зубря конспекты. Выучился на юриста, вступил «ленинским призывом» в ВКП(б). Его собирались двинуть по партийной линии, однако он, к удивлению товарищей, выбрал непростую работу в органах.
Так полвека он осуществлял свою Миссию. Миссию, которую на него возложили в ту ночь, когда его подняли на «лохани» «Витязь-4»… Потом его поднимали уже на новых «Витязях» – и летели быстрее, и не так уши закладывало. Подъемы эти приходилось маскировать под запои, чтобы тело, остававшееся внизу, не пытались «спасти» и накачать лекарствами. Так он и поступал до 1953 года, пока основная часть работы выполнялась на Большой земле. Когда по особым симптомам в голове он чувствовал приближение «командировки», ставил напротив себя водку и споласкивал ею рот, чтобы от него пахло как положено. И ложился на стол, уткнувшим подбородком в липкую клеенку. На старт… Пять, четыре, три, два…
После пятьдесят третьего «командировки» становились все более длительными. Дел на Большой земле после ареста стало поменьше: наладив всё с гелиотидом, он занимался в последние годы нефтью. Но, главное, строительство Города с желтым куполом требовало его частого присутствия. Город долго не имел определенного местонахождения, и это было связано с некоторыми неудобствами. С позапрошлого года Город обосновался наконец на орбитальной станции, настало время для окончательного переселения. Впрочем, пока еще не окончательного: тело продолжало находиться на Большой земле, в двухэтажном ташкентском доме с обшарпанными стенами. Тело дышало, нечленораздельно мычало, глотало супчики и справляло нужду в эмалированную утку. За телом следила специальная женщина. Иногда оттуда, из ташкентского дома, поступали сигналы. Враги трона не дремали и, потерпев неудачу здесь, пытались достать его с тыла. Приходилось задействовать дипломатические каналы, звонить, выяснять, требовать… Ненадолго заглядывать в тело, наконец.
В любом случае (полистав «Лира», кладет его на стол) его Миссия подходит к концу. Убийцы отомщены. Двое-трое успели умереть без него, но это уже неважно. В государство, которое создали убийцы, вложен механизм распада, тиканье все слышнее. Когда это произойдет? Это держалось в тайне даже на пятом небе. Очевидно одно: история завершается. История великих иллюзий и великих империй, борьбы за просвещение и за место каждого под злым и испепеляющим солнцем прогресса. История заканчивается, вопрос только, чем она закончится.
Сколько ему осталось? Месяц, полмесяца? Он справляется у Сухомлинова, да и сам прислушивается: не загремел ли колокол, не выплыла ли на горизонте колокольня рождественцев? Последние сведения должны быть у них.
Вот и сейчас послышалось, что заплескал вдали колокольный звон. Нет, глухо… Просто тяжело прошел кто-то по анфиладе, сонно звякнуло в ящиках столовое серебро. Или прозвенел будильник у наследника цесаревича, сохранившего земную привычку просыпаться под этот отвратительный металлический стрекот.
* * *
Дуркент, 5 октября 1973 года
– Почему в конце должен быть колокол? – Николай Кириллович смотрит в оркестр. – Потому что в конце снова должен нащупываться синтез… Который был утерян. А колокол – это и есть синтез. Синтез скульптуры и музыки, прежде всего. Колокол – это скульптура. Если смотреть на него как на произведение искусства, это полая медная скульптура. Медную скульптуру ведь всегда отливают полой внутри. Но это делается для экономии материала. А в колоколе эта полость – главное, потому что колокол – это звучащая скульптура… Да, Ринат, вы что-то хотели?..
– А скульптура чего?
– Что? Не расслышал, пожалуйста…
– Колокол – это скульптура чего?
– Молитвы, например… Раньше тексты молитв даже прямо на колоколе отливались. А в общем, колокол – эта такая модель мира, космоса, как она раньше рисовалась человеку. Колоколом можно и любоваться, как скульптурой. Мы не знаем, как звонит Царь-колокол, мы им любуемся. Колокол сохраняет в себе простоту и линии романского стиля. И византийского. Представить себе готический по форме колокол, или барочный, или какой-нибудь футуристический – нельзя. А вот орган, например… Вы еще что-то хотели сказать?
– Нет, нет, слушаю. – Ринат прислоняет виолончель к стулу.
– А, например, орган – это синтез музыки и архитектуры. Органная кулиса – это произведение архитектуры. Причем изначально готической. Трубки – готические по форме, как шпили, вимперги. Только обращены острием вниз.
– Почему же у вас колокол, а не орган? – Виолетта Захаровна жестикулирует свободной от скрипки рукой.
– Виолетточка Захаровна, а что, у нас в Дуркенте орган есть? – оживляется оркестр. – В Ташкенте даже органа нет, один малипусенький в консерватории… Нам бы сюда в Музтеатр орган поставили… Ну да, его бы у нас тут же по трубочкам растащили! Нет, в начале его бы выкрасили в розовый цвет… В сурик, в сурик!..
Николай Кириллович поднимает ладонь, оркестр замолкает.
– Дело не в том, что органа нет. Просто колокол более, как сказать… синтетичен. Орган развился как инструмент сопровождения хора. Не все церкви могли содержать большой хор. Звучание органа близко к человеческому голосу, орган играл вместе с хором и усиливал его. Это потом уже для него стали сочиняться отдельные вещи, без хора. А когда пошла волна светской музыки, она и орган подхватила, вынесла его из церкви в концертные залы, он заиграл уже светские вещи.
– А разве это плохо? – поднимает смычок Петр Второй.
– Нет, не плохо… Это хуже, чем плохо, это – закономерно. – Слышит хмыканье, удивленное мычание. – Можем ли мы назвать плохим землетрясение? Или шторм?
– Но светская музыка для органа может быть красивой…
– И шторм может быть красивым. Если глядеть на него со стороны… Так вот, с колоколом этого не произошло, обмирщение музыки его не тронуло. Почти не тронуло. Пытался Сараджев устраивать концерты колокольной музыки – ничего не вышло.
– А у Мусоргского в «Борисе»? – Это уже другой Петр, флейта, Петр Первый.
– И Мусоргский, и Глинка в «Сусанине», и Рахманинов – используют уставные церковные звоны, ничего от себя они не писали.
– Но ведь церковные звоны тоже кто-то когда-то сочинял?
– Да… – Николай Кириллович кивает, глядит в пол. – И вот тут главное. Что колокол – не только синтез музыки и скульптуры, но и синтез искусства и веры. Колокольные звоны – это произведения веры так же, как и произведения искусства.
