Эбенезер, мисс Гвендолен — вообразили себя Пигмалионами, выдумали бухарскую принцессу, изваяли ее своими руками наподобие древнегреческой Галатеи, прекрасную, обаятельную.
Прелестную, лирическую сказку об оживленной эллинскими богами скульптуре «боги» из пешаверского бунгало переиначили на свой манер. Они приготовили марионетку, дали ей жизнь, воображая, что она будет послушным дергунчиком в их руках. И просчитались.
Получилось совсем как в индусской волшебной сказке про резчика по кости, портного, ювелира и брахмана. Резчик — скажем, Пир Карам-шах — изваял из слонового клыка статую девушки Моники. Потом портной обрядил ее в богатое платье, и таким портным оказалась мисс Гвендолен-экономка. А ювелир, мистер Эбенезер, украсил статую перлами и самоцветами бухарского престола. Брахман же — Ага Хан — попытался вдунуть в Монику душу. И резчик, и портной, и ювелир, и брахман вообразили, что все они имеют право собственности на свое творение. Но пока они спорили и дрались из-за девушки, она решила свою судьбу по-своему. Она не пожелала подметать стружки и опилки в мастерской резчика. Ей претило колоть иглой пальчики в портняжной мисс Гвендолен. Она презрела драгоценные побрякушки эмира. И совсем скучно ей показалось слушать поучения брахмана. Она раньше всех поняла, что она не кукла, и не позволила играть собой…
Творцы Моники не задумывались, а что из себя представляет их марионетка. Они забыли слова азиатского философа: «Чрезмерная мудрость хуже глупости». Они не учли, что девушка очень восприимчива и не лишена природного ума. Они требовали от нее лишь одного: «Не удручай себя думами, не тревожь свое сердце». Моника все осмыслила и истолковала по-своему.
Она прожила тяжелое детство и узнала изнанку жизни. И хоть из нее сделали принцессу, на самом деле она осталась дочерью чуянтепинского углежога с жизненной хваткой батрачки. Но светская дрессировка в бунгало мистера Эбенезера Гиппа, колониального чиновника, не пропала даром. Монику многому научили, дали ей немало настоящих знаний, не говоря о том, что она получила внешний лоск английской аристократки. На ее счастье, ни мистер Збенезер, ни тем более мисс Гвендолен не делали попыток скрывать от воспитанниц своих целей и ничем не прикрывали ни своего лицемерия, ни ханжества. Более того, они учили Монику и тому и другому совершенно открыто.
Принцесса бухарская исчезла так же, как исчезла в индийской сказке кукла из слоновой кости с глаз резчика, портного, ювелира в брахмана, оставив их полными изумления и разочарования.
Мистер Эбенезер, мисс Гвендолен-экономка, эмир бухарский Алимхан, Пир Карам-шах, Живой Бог вполне уподобились сказочным персонажам. Им оставалось удивляться и недоумевать. Но творение их рук, их кукла-принцесса не просто исчезла. Крестьянская девочка из безвестного советского селения Чуян-тепа помогла разрушить громадное здание хитроумной политики, которое Англо-Индийский департамент воздвигал по кирпичику уже много лет на подступах Памира.
МИСС ГВЕНДОЛЕН ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ
У них извращенная жажда уничтожать, ибо такие люди сами живут под угрозой уничтожения.
Хуршам
Дружить со змеей — играть с мечом.
Андхра
Встретила Моника доктора Бадму очень расстроенная. Брови ее были упрямо сдвинуты. В глазах читалась решимость и мольба. Девушка нимало не походила сейчас на нежную тепличную куклу. Такое впечатление усиливалось темным, почти черным покрывалом, надвинутым на лоб. И лишь изящная мушка на розовой щеке и драгоценный браслет на тонком запястье напоминали, что Моника — невеста всемогущего Живого Бога.
Неприятно поразило доктора Бадму, что она пренебрегла всем строжайшим ритуалом, обычно неуклонно соблюдавшимся в исмаилитском эгаматгох — подворье на приемах паломников-богомольцев, да и вообще всех посетителей. В обширной расписанной ярко гостиной не оказалось не только волшебно разряженных прислужниц, но даже властной старухи-домоправительницы, обычно не отходившей ни на шаг от Моники.
— Вы больны? — нарочно громко спросил доктор и тут же вполголоса, но сердито заметил: — Какая неосторожность! Мы же и при вашей свите могли бы объясниться.
Он снова заговорил громко о признаках болезни, об ударах пульса, о лекарствах, явно рассчитывая на то, что их подслушивают. Ему всегда не нравилась обстановка подворья Белой Змеи. Да и сейчас мрачноватая, с низким балочным потолком приемная зала, вся увешанная расшитыми тяжелыми драпировками, загроможденная драгоценной утварью, резными столиками, уродливыми изваяниями, вызывала невольную тревогу. В большей части гигантских бронзовых светильников огонь не горел. Среди китайских ваз в рост человека, по нишам в стенах, по потолку бродили и колебались бесформенные тени то ли от прячущихся по углам наушников, то ли от странных каких-то животных. Что-то шуршало и тихо вздыхало.
— Здесь нет людей. А там гепарды, живые. Два ручных зверя. Прислал читральский низам… Взятка, чтобы я попросила за него у Ага Хана. Какой-то проступок и серьезный. Но с гепардами осторожней, кто их знает. То смирно мурлыкают, то шипят и огрызаются. А глазищи! Ночью снятся.
Зеленые, светившиеся фонариками глаза гепардов тоже не нравились доктору Бадме. Но он не отвел взгляда и не отводил в течение всей беседы.
— Такой вид у кошечек, точно подслушивают и все понимают, — пробормотал доктор.
— Тут все подслушивают. Но по-французски не понимают — никто, решительно никто, говорите, что угодно. Но хоть изредка произносите хоть два-три слова по-персидски или по-узбекски. А теперь вот посмотрите. Что вы скажете? — Она пододвинула доктору изящно запечатанный свиток и уже громче проговорила: — Пощупайте мне пульс. Не правда ли, ускоренный. Ах, доктор, у меня, вероятно, жар, настоящая горячка. У меня ужасно голова болит… Да разверните же свиток. Тут есть от чего голове разболеться. Доктор, милый, дайте мне такого лекарства, чтобы душу успокоить и чтобы головную боль унять… Замбарак, Гульаин, что вам тут нужно? Я сказала: не заходите, пока не позову… — Последние слова относились к девушкам-горянкам, непонятно как оказавшимся за большущим, облицованным пластинками цветной жести сундуком. — Убирайтесь, вы мешаете доктору лечить меня! — Моника тихо продолжала: — Такие преданные подружки, и, быть может, тут все такие — уже точат ножики… Помогите, доктор! Меня убьют! — Она схватила руку Бадмы и прильнула к ней щекой.
В ужасном волнении девушка развернула свиток и протянула доктору:
— Картинка? Та миниатюра?
— Смотрите! Смотрите! Это знак… ее знак! Приговор! Это от той… от Гвендолен! О, она подает весть… Напоминает о себе!
Доктор знал о миниатюре из «Бабур-намэ» — Моника уже нашла случай и рассказала ему о страшной детали старинного рисунка средневекового художника, который изобразил с натуралистическим искусством момент, когда гаремные служители с равнодушными тупыми лицами хладнокровно отрезают головы гаремным красавицам в крепости Менге в момент штурма ее войсками Бабура.
Бадма помрачнел. Он не стал
