считает, что суровость Справедливости предписывается Милосердием ради блага преступников. Нераскаявшегося еретика отправляли на костер. Как это могло обернуться для него благом в этом мире или в ином? Мы могли бы признать определенную логику их доводов, если бы инквизиторы ограничивались сжиганием тех, кто раскаялся, или даже тех, кто был невиновен: сжигая их в тот момент, когда им отпущены грехи, они обеспечили бы им спасение, уведя их от всякой опасности согрешить в будущем. Но сжигать на этом основании нераскаявшегося? Ведь сами они верили и утверждали, что его душа будет вечно гореть в аду, и это столь же несомненно, как и то, что его тело сгорит на костре; согласно собственному же их пониманию, это означало совершить убийство его души.
14
Педро де Арбуэс
Нетрудно поверить утверждению Льоренте (основанному на отрывках из современных ему летописей) о том, что в Кастилии к инквизиции относились без благосклонности. Невозможно, чтобы цивилизованные и просвещенные люди невозмутимо смотрели на учреждение трибунала, чьи методы, хоть и основанные по сути на методах гражданских судов, в деталях своей деятельности настолько противоречили бы всем понятиям о справедливости.
Ни в одной католической стране пылкая вера сама по себе не подразумевает уважения к священникам. Если уж на то пошло, приверженность какой бы то ни было религии сама по себе не означает уважения к тем, кто отправляет ее обряды. Представляется, что это так; даже предписывается, чтобы так было; но на самом деле так бывает редко, если не считать простого крестьянства. В конце концов, священники – тоже люди, но по причине своей службы они трудятся в менее выгодных условиях, чем обычные люди. Когда они проявляют слабости, свойственные любому человеку, эти слабости приобретают гораздо более серьезное значение из-за занимаемого священником поста и большей непорочности, которую этот пост подразумевает. Святость считают ремеслом священника и ожидают от него, что он будет заниматься этим ремеслом честно – так же, как любой мирянин занимается тем, чем зарабатывает себе на жизнь. Единственная проверка честности для священника любой конфессии заключается в его поведении, и, когда оно не дотягивает до того высокого уровня, на который он претендует в своих занятиях, он заслуживает презрения сродни тому, что вызывает торговец, обманывающий своих кредиторов. Тогда в ущерб ему все припоминают, что под сутаной священник – всего лишь человек, подверженный всем недостаткам, составляющим наследие человека; но случается, что вдобавок к этому он подвержен и другим слабостям, характерным для священников, – слабостям, которые мир всегда спешит в нем разглядеть. Худшая из них – присущее духовенству высокомерие, жреческая гордыня, которую демонстрируют священники всех религий и которая ни в ком не является столь невыносимой, как в христианине, толкующем евангелие смирения и самоотречения. Он похож на феодального тирана, который угнетает своих рабов, читая им лекции о славных достижениях демократии.
Таких священников в Испании XV века было в избытке. Страна их знала и не доверяла им, а следовательно, не доверяла любой их организации, выходившей за строгие рамки должности. Инквизиторский суд вызывал к себе особенное недоверие вследствие секретности процедур – секретности, которая весьма повысилась благодаря постановлениям Торквемады. Судебные разбирательства не были открытыми, допрос свидетелей проходил тайно и под покровом анонимности, и у общества не было гарантий, что разбирательства ведутся честно. Если человека арестовывали, другие люди, как правило, больше ничего о нем не знали до тех пор, пока он не являлся одетым в санбенито, со свечой в руке, чтобы сыграть свою трагическую роль на аутодафе.
Благодаря секретности инквизиция наделила себя властью гораздо более серьезной, коварной и масштабной, чем власть любого светского суда. Могущество великого инквизитора было почти безграничным, и он не отвечал ни перед какими мирскими властями за тот произвол, с которым этим могуществом пользовался. Во многом соперничая с королевской властью, власть инквизитора в чем-то даже превосходила ее, ибо даже сам король не мог вмешиваться в вопросы веры и иметь дело с тем, кто получал свой пост напрямую от папы римского.
Торквемада раскинул довольно широкую сеть; ячейки этой сети были весьма частыми, так что ни один человек, даже самый простой и смиренный, не мог чувствовать себя в безопасности; нити ее были крепчайшими, так что ни один человек, даже самый влиятельный, не мог быть уверен, что, попав в эту сеть, сумеет из нее вырваться.
Что еще, кроме ужаса, мог внушать Торквемада и созданная им зловещая машина? Нетрудно поверить бывшему секретарю инквизиции, когда он уверяет нас, что на святую палату в Испании смотрели неблагосклонно. Чудом можно считать то, что, пока кастильцы от ужаса впали в бездействие и покорность, Арагон, в котором инквизиция существовала уже 100 лет, поднял восстание. И все же то, что на первый взгляд кажется причиной для подчинения Арагона власти Торквемады в вопросах веры, может оказаться причиной его поспешного и тщетного мятежа. Суд святой палаты действовал там уже на протяжении 100 лет, но его деятельность, никогда не отличавшаяся энергичностью, стала совсем пассивной. Арагон продолжал терпеть инквизицию в этой малоактивной форме, но внезапно Торквемада пробудил ее от апатии. Ей было приказано привести в исполнение ее суровые указы и еще более суровые постановления, добавленные Торквемадой к уже существующим, и следовать изложенному им курсу деспотичных судебных процедур. Инквизиция, которую никогда не привечали в Арагоне, стала там невыносимой. Новые христиане, знавшие о судьбе кастильских собратьев, ходили со страхом на лице и с отчаянием и пылким мужеством в сердце.
Весной 1484 года Фердинанд собрал кортесы в Таррагоне. По этому случаю к нему явился Торквемада, и король воспользовался возможностью представить своему королевству сурового приора Святого Креста – назначенного папой римским великого инквизитора. Деятельность, которую развил Торквемада, вполне соответствовала его безграничному рвению. Он немедленно созвал совет, состоявший из вице-канцлера Арагона Алонсо де Кабальера (новообращенного христианина), королевского советника Алонсо Карильо и нескольких докторов канонического права; они должны были решить, какого курса следует придерживаться в Арагоне, чтобы инквизиция могла действовать там с той же абсолютной согласованностью, что и в Кастилии. Сделав это, Торквемада перешел к назначению инквизиторов в архиепископство Сарагосы, и его выбор пал на монахов Гаспара Юглара и Педро Арбуэса де Эпила, магистра богословия и каноника кафедрального собора Сарагосы.
После публикации «Указаний», составленных в том же году в Севилье, Торквемада назначил в Сарагосе обвинителя, судебного пристава, писцов и управляющих имуществом, после чего это ведомство немедленно начало действовать согласно новой системе. С мужеством отчаяния новые христиане немедленно начали протестовать. Среди них были те, кто занимал высокие посты при дворе и пользовался большим уважением и влиянием;
