себя ведете! В окружении того, кто отныне предан лишь интересам государства, подобный человек..
— Он подарил мне этот дом! Для моих развлечений!
— Это был прощальный подарок, — мягко парировал епископ, и на губах его зазмеилась улыбка. — Именно он, и никто другой, сообщил о ваших деяниях...
— Неужели? И кому же?
— Своей супруге, которая тоже нашла ваше поведение весьма предосудительным.
Епископ повернулся к Лоренце, уже укрывшейся в объятиях супруга, и произнес:
— Вы обращались к госпоже Кончини с просьбой помочь вам узнать, кто присвоил себе имя господина де Витри в Брюсселе и был замешан в преступлении в Конде-сюр-л'Эско.
— Да, я просила ее об этом.
— Госпожа Кончини слишком больна, чтобы принять вас, но она доверила мне свой ответ и просила передать его вам. В нем всего лишь два слова: де Сарранс! О существовании этого уединенного домика мне также сообщила госпожа Кончини. Со своей стороны, и я старался не упускать из вида касающихся вашей семьи событий. Как только я узнал о похищении из Санлиса, я понял, что должен поспешить к господину де Витри. К нему меня любезно доставил маркиз. И вот мы все здесь!
Если продолжение речи и последовало, то оно потонуло в потоке проклятий пленника. Антуан де Сарранс желал «сгореть в адском пламени Кончини, епископу Люсонскому, семейству де Курси, де Витри и всему флорентийскому отродью». Де Витри, послушав, приказал заткнуть де Саррансу рот.
— Как бы там ни было, — вновь заговорил Тома, — я повторяю свою просьбу и прошу разрешить мне сразиться с ним на шпагах.
Капитан де Витри рассмеялся Тома в лицо.
— Вы хотите, чтобы я дал ему шанс продолжать свои преступления? Вы едва держитесь на ногах, а он здоров как бык! Если кому-то и сражаться с ним на поединке, то только мне, потому что мое честное имя он бесстыдно топил в кровавой грязи! Но я не буду марать своей шпаги. А вы, ребята, — обратился он к своим людям, — тащите его волоком, если не хочет идти своими ногами!
— Как вы собираетесь поступить с ним? — осведомился епископ.
— Вздернуть на первом суку! Его сообщники уже благополучно отправились к праотцам!
— Веревка? Но ведь он как-никак дворянин, — снова вступился за пленника Тома.
— Уж не стали ли вы праведником? — пошутил де Витри, уставясь во все глаза на молодого барона. — Ну, хорошо, мы поступим по-другому. И только ради того, чтобы доставить вам удовольствие! Вы исповедуете его, монсеньор?
— Попробую, — не слишком охотно согласился епископ Люсонский.
Лоренца даже не услышала выстрела, который размозжил череп ее врага. Приникнув друг к другу, они слились в поцелуе, о котором так долго мечтали.
А барон Губерт, сидя в своем недостроенном доме, все ждал и ждал возвращения Кончини. В конце концов ему стало казаться, что ожидание затянулось.
ЭПИЛОГ
Полтора года спустя, в понедельник, 24 апреля 1617 года, пуля, выпущенная из пистолета де Витри, освободила Францию от Кончини.
Положение и впрямь стало невыносимым. Охмелев от фантастического везения и неограниченной власти, бывший крупье стал считать себя королем. Он выходил в сопровождении свиты из двухсот дворян и распоряжался всем по своему усмотрению. Жена больше не устраивала его, он собирался с ней развестись и отправить в изгнание. Королеве-матери он посылал каждый день по букету цветов, но не навещал, а с юным королем держал себя с вызывающей наглостью, даже не помышляя о показной почтительности. Король для Кончини оставался жалким мальчишкой, и он мечтал, что в один прекрасный день от него избавится. А пока Кончини учредил за юношей тайную слежку.
С Людовиком оставалась малая горстка преданных ему людей, вполне возможно, верных ему небескорыстно, но готовых ради него на все. На все, потому что ничем, кроме свой жизни, они не рисковали. Среди них был и де Витри, капитан гвардейской роты.
Как и сам Людовик, все его друзья были страстными охотниками, искусство охоты и внушило им их замысел. «Зверя» нужно было отделить от толпы, без которой он не перемещался, а для этого как нельзя лучше подходил мост, который вел к Лувру, соединяя ворота Бурбон с воротами Филиппа Августа.
В это утро де Витри дежурил, а вместе с ним на мосту прогуливались и болтали еще с десяток заговорщиков. Появился Кончини, как всегда, в сопровождении свиты. В одной руке он держал букет, в другой — только что полученное письмо, которое начал читать, что помешало ему заметить, как внезапно закрылись за ним ворота, резко уменьшив число сопровождавших его дворян. Ворота на другом конце моста тоже оказались закрытыми. Де Витри подошел к Кончини.
— Именем короля вы арестованы, — объявил он.
— Это ко мне?[56]
— Да, к вам!
Кончини отступил на шаг, нащупывая шпагу, но де Витри опередил его. Выхватив пистолет, он выстрелил в Кончини. Получив еще четыре пули, фаворит свалился в грязь[57], — дождь лил с самого утра — и стал лакомым куском для собак.
Несколько человек из свиты, что оказались на мосту вместе с Кончини, сделали попытку встать на защиту своего господина, но де Витри крикнул: «По приказу короля!», и они тут же успокоились.
Ворота между тем открыли, и трудно себе представить, какая восторженная толпа народа хлынула на мост. Новость облетела Париж со скоростью молнии, и парижане, ненавидевшие флорентийца, принялись праздновать свое освобождение от его власти. Радостные крики привлекли внимание служанок Марии де Медичи, и они стали выглядывать из окон. Одна из крикнула де Витри, стоявшему во дворе:
— Что происходит?
— Кончини убили.
— Господи! Кто?
— Я! Скажи об этом своей госпоже.
С госпожой случился нервный припадок, но, когда ее спросили, хочет ли она сама сообщить печальную новость «любимой подруге», королева ответила:
— У меня своих забот хватает. Если новость еще не дошла до нее, можете сообщить ей о ней. — Потом спохватилась и жестоко добавила: — Скажите ей: E ammazato[58].
В тот же вечер из покоев, переполненных сокровищами, была вызвана Галигаи. Ее отправили в Бастилию, она сидела и ждала, когда предстанет перед судом в Консьержери. Суд обвинит ее в колдовстве и приговорит к сожжению на костре. Единственным послаблением для всесильной фаворитки будет то, что перед костром ей отрубят голову. Пепел ее соединится в Сене с останками супруга, которого после
