— Хм. По-моему, нет. Но не думаешь же ты, что она и ванну в них принимает?
— Вполне вероятно. Возможно, ей невыносимы любые человеческие прикосновения, даже своих собственных рук.
Хелен рассмеялась.
— Как же я рада, что ты вернулся домой. — Она стащила перчатки и погрузила руки в пенную воду. Вновь поудобнее устроившись на подголовном валике, она взглянула на мужа. — Поделись со мной, — мягко попросила она. — Пожалуйста.
Как быстро Хелен обычно угадывала его настроение и открыто выражала свою догадку в нескольких простых словах! Линли надеялся, что она никогда не утратит этих способностей.
Он подставил к ванне стул, снял куртку, бросил ее на пол и, закатав рукава рубашки, вооружился губкой и мылом. Сначала он поймал в воде запястье Хелен и провел губкой по всей длине тонких и изящных рук. Продолжая намыливать жену, он рассказал ей обо всем. Она молча слушала, следя за выражением его лица.
— Самое худшее, — сказал он в заключение, — что Энди Мейден был бы еще жив, если бы я вчера днем настоял на продолжении допроса. Но после прихода его жены я уступил просьбе Энди и не спросил, что ей известно о жизни Николь в Лондоне. И он так и не узнал, что Нэнси даже прежде него обнаружила всю правду о жизни дочери. Мне хотелось помочь ему защитить ее от переживаний.
— Хотя она давно не нуждалась в защите, — сказала Хелен. — Да. Понятно, как это произошло. Какой ужас. Но, Томми, не располагая нынешними сведениями, ты сделал тогда наилучший выбор.
Мыльная вода сбежала вниз по спине жены, Линли выжал ее из губки и положил обратно на поднос.
— Лучше бы я уже в то время понял, что нужно открыть всю правду, Хелен. Он находился под подозрением. Так же как и она. А я обошелся с ними слишком мягко. Если бы я проявил твердость, то Энди остался бы в живых.
Линли не мог решить, какое испытание оказалось самым тягостным для него: вид окровавленного швейцарского ножа в застывшей руке Энди; попытки увести Нэнси от трупа ее мужа; их обратный путь к «бентли», исполненный ежесекундного страха, что ее шок сменится безумным горем, которому он будет не способен помочь; ожидание — длиной в бесконечность — приезда полиции; повторное лицезрение трупа, но уже без отвлекающего присутствия Нэнси, когда его внимание сосредоточилось на ужасном способе смерти, выбранным его бывшим коллегой.
— Похоже, именно этот нож он и показывал мне, — проворчал тогда Ханкен, заметив оружие.
— Вполне вероятно, почему бы и нет, — вяло произнес Линли. а потом добавил страстно: — Проклятье, пропади все пропадом! Черт бы меня побрал, Питер. Это все моя вина. Если бы я раскрыл им все мои карты, когда разговаривал с ними обоими! Но я не раскрыл. Не раскрыл.
Ханкен сделал молчаливый знак своим сотрудникам, велев им упаковать тело. Он встряхнул пачку «Мальборо» и предложил закурить Линли.
— Да закури ты хоть сигарету, черт побери. Тебе сейчас это нужно, Томас.
И Линли последовал его совету. Они покинули древний каменный круг, но остановились возле сторожевого мегалита, дымя сигаретами.
Все мы люди, а не роботы, — заметил Ханкен. — Добрая половина нашей работы основывается на интуиции, а она порождается сердцем. Ты следовал велению сердца. И в твоем положении я не смог бы поступить иначе.
— Даже ты?
— Да.
Но Линли понял, что его коллега слегка кривит душой. Потому что главной частью их работы было понимание того, что велению сердца важно следовать именно тогда, когда оно может предотвратить несчастье.
— Барбара оказалась кругом права, — сказал Линли, когда Хелен вылезла из ванны и взяла протянутое им полотенце. — Если бы я хоть попытался проверить ее версию, то ничего бы не случилось, потому что мне пришлось бы задержаться в Лондоне и приостановить расследование в Дербишире, чтобы прижать к стенке Кинг-Райдера.
— Уж если на то пошло, — тихо сказала Хелен, заворачиваясь в полотенце, — то я не меньше виновата в случившемся, Томми. — И она рассказала ему, почему Барбара после отстранения от дела заезжала к ней, продолжая искать улики против Кинг-Райдера. — Мне следовало позвонить тебе, как только Дентон открыл мне глаза на этот клавир. Но я предпочла иной путь.
— Сомневаюсь, что стал бы слушать тебя, узнав, что твои слова могут подтвердить правоту Барбары.
— Кстати, дорогой… — Хелен взяла с полки флакончик с бальзамом и начала наносить его на лицо и шею. — Подумай, что, в сущности, раздражает тебя в поведении Барбары? В том деле на Северном море, когда она схватилась за оружие? Я же знаю, что ты ценишь ее как прекрасного детектива. Она, конечно, порой своевольничает, но зато сердце у нее всегда на правильном месте.
Ну вот, опять всплыло слово «сердце» и все подспудные сердечные мотивы, лежащие в основе человеческих деяний. Услышав, в каком контексте использовала это ело во жена. Линли припомнил один давний разговор, когда плачущая женщина спросила его: «О боже. Томми, что стало с твоим сердцем?» — после того как он, обнаружив, что она нарушила супружескую верность, отказался видеть ее и даже говорить с ней.
И сейчас он наконец все понял. Он впервые осознал истоки своих проблем, и это осознание пробудило в нем отвращение к собственному поведению и поступкам на протяжении последних двадцати лет.
— Я не смог подчинить ее, — тихо сказал он, словно пояснял что-то скорее себе, чем Хелен. — Никак не мог заставить ее играть ту роль, что придумал для нее. Она жила по своим собственным понятиям, и это было невыносимо. Он умирает, подумал я, и ей, черт возьми, следует свято исполнять роль жены подле умирающего мужа.
Хелен поняла его.
— Да. Ты вспомнил о матери.
— Мне думалось, я давно простил ее. Но вероятно, я заблуждался. Вероятно, она неизменно преследовала меня — ее образ я видел в каждой женщине, с которой меня сталкивала жизнь, и я упорно продолжал попытки заставить ее стать такой, какой ей не хотелось быть.
— Или ты не простил себя за то, что не сумел удержать ее. — Поставив на место бальзам, Хелен подошла к мужу. — Все мы тащим с собой большой эмоциональный багаж, правда, милый? И когда мы уже думаем, что наконец распаковали его и разложили все по полочкам, то оказывается, что ничего подобного не произошло и он по-прежнему стоит на пороге спальни и встречает нас по утрам, готовый отправиться с нами в очередное iпутешествие.
На голове у нее был скрученный из полотенца тюрбан. Она сняла его и тряхнула волосами. Она плохо вытерлась, и капельки воды еще блестели на ее плечах и скатывались к ключицам.
— Твоя мать, мой отец, — сказала она, взяв его руку и прижав ее к своей щеке. — В нашей жизни всегда присутствует некая личность. Я вот совсем запуталась из-за тех нелепых обоев. И уже решила, что если бы не стала той женщиной, которую хотел во мне видеть отец, — женой титулованного человека, — то смогла бы разобраться, какие обои нравятся именно мне. Но поскольку я не понимала, что мне нравится, то обвинила в этом его. Моего отца. Хотя правда заключалась в том, что я давно могла пойти своим путем, как поступили Пен и Айрис. Я могла не послушаться его. Но я слушалась. Подчинялась, предпочитала не рисковать — так было гораздо удобнее, чем придумывать и изобретать что-то свое.
