Книга Войны и кампании Фридриха Великого - Юрий Ненахов

В числе их был генерал Румянцев; он заговорил со мной первый, выразил мне свое удовольствие, что может познакомиться со мной, и сожалел только о том, что для этого представился случай, конечно, для меня неприятный; он говорил, что не раз видел меня в бою в почетной роли и сохраняющим твердую сдержанность, и потому не мог отказать мне в уважении. Я отвечал, насколько умел, хорошо на все любезное и лестное, сказанное им мне.

Затем меня повели к генералу Салтыкову. Там я нашел еще много других генералов, и между прочим, Лаудона. Меня приняли весьма вежливо, много расспрашивали о том, как я был взят в плен, но особенно самодовольно говорили о только что выигранном сражении, и каждый замолвил слово в свою пользу. Я заметил, что генерал Лаудон, который был главным виновником в этой победе (весьма странное суждение. — Ю. Н), один молчал и сохранял хладнокровный вид.

Я видел еще шведского полковника Сандельхиельма, находившегося при русской армии для того, чтоб извещать свое правительство о всем в ней происходившем. Он был мой старый знакомый. Я должен сказать в похвалу ему, что он отнесся ко мне весьма благородно, предупредил о своей обязанности известить свой двор о случившемся со мной, и притом не скрыл все свое беспокойство по поводу этого обстоятельства.

Но я же был совершенно покоен относительно этого, будучи уверен, что русский двор, против которого я никогда ничего не затевал, не поступит противно всем правилам человеколюбия и не выдаст меня моим врагам, тем более что во время неудавшейся шведской революции посланник Ее величества императрицы в Стокгольме довольно открыто высказывался в пользу нашей партии. Но сердце мое разрывалось от горести, что, едва вступив на службу к королю прусскому, я попал в плен.

На следующий день мое несчастье не казалось уже мне непоправимым. Придя на обед к генералу Салтыкову, предложившему мне свой стол на все время, что я буду при нем, я получил от него письмо короля, доставленное ему утром с трубачом. Он вскрыл его по обязанности и, отдавая его мне, сказал: «Вот сударь, письмо от короля; он очень принял к сердцу то, что с вами случилось; но несмотря на проигранное сражение, он все еще нам угрожает». Я поспешил прочесть письмо, вот его содержание:

«Весьма сожалею, что Вы взяты в плен. Я послал в Биттау генерал-майора Виллиха, назначенного мной комиссаром по размену пленных; я тем более уверен, что не будет затруднения при размене, что в числе моих пленных есть много русских офицеров и даже генералов. Затем прошу Бога, да сохранит он Вас своим святым и благим покровом.

5-го сентября 1759 года. Фридрих».

Во время чтения этого письма граф Салтыков хранил молчание. Я не колеблясь сказал ему, что отрадно и утешительно иметь такого государя, который даже среди своих неудач принимает такое участие в несчастье имеющих честь служить ему. Я спросил его, могу ли я сохранить это письмо. Он без затруднения согласился на это, тем более, что велел снять с письма копию (как я это узнал впоследствии) для доставления ее своему двору.

Многие другие из присутствовавших генералов полюбопытствовали прочитать его, и я видел, какое оно произвело на них впечатление, — так мало они привыкли у себя к подобного рода переписке. Не зная, что король ставил себе в обязанность отвечать последнему из своих подданных, они сочли меня за весьма знатное лицо.

После обеда генерал весьма любезно предложил мне послать за моим багажом. Я принял это с благодарностью, так как имел только надетое на мне платье. Отправленный им трубач привез моего человека и коляску, где было все для меня необходимое и немного денег.

Я провел несколько дней в главной квартире, где все были со мной вежливы; единственная неприятность заключалась в том, что я должен был присутствовать на всех празднествах, даваемых в честь одержанной победы, и быть свидетелем повышений по армии и раздачи наград по прибытии курьера из Петербурга.

Через неделю мне объявили, что я должен ехать в Пруссию, в Кенигсберг, бывший тогда под русским владычеством, и там ожидать предстоящей мне участи. Я повиновался; но с той минуты, как я должен был оставить армию, со мной стали обращаться иначе, нежели до тех пор. Один из офицеров, который должен был сопровождать меня, бесцеремонно сел в мою карету, а другой принял команду над двадцатью гусарами, данными мне для конвоя. Мы ехали через Познань и Торн, и когда останавливались, часовой стерег меня день и ночь.

По приезде в Кенигсберг меня поместили в одном из домов предместья, и спутник мой отправился доложить обо мне генералу Корфу, коменданту города. В полночь он возвратился, чтоб отвезти меня в замок, где жил генерал. Но я видел только человека, который со свечой в руке проводил меня в комнату. Офицер поместился со мной. У двери поставили часового; другой поставлен был в маленькую соседнюю комнату, где находились двое моих людей. Я велел постлать себе постель и лег.

Меня начали беспокоить самые грустные размышления. В положении, подобном моему, все предметы рисуются в воображении самыми мрачными красками. Я думал, что вскоре меня выдадут Швеции и обезглавят на эшафоте или сошлют в далекую часть Сибири, где я кончу дни среди нищеты хуже смерти, и никто не узнает, что со мной сталось. Между тем в силу ли моей природной веселости или в силу предчувствия лучшей будущности, я преодолевал свой страх и делался терпеливее.

На следующее утро гарнизонный офицер сменил того, который привез меня из армии. Он относился ко мне лучше, и я мог говорить с ним; он был из очень хорошего дворянского лифляндского семейства.

В полдень несколько человек прислуги коменданта пришли накрыть стол на три прибора; третье место занял один из его секретарей. Это был немец, человек благовоспитанный, и я заметил, что ему приказано было быть моим собеседником в моем одиночестве. Стол был очень хорош и я мог бы только похвалить то, как со мной обращались, если бы меня не держали всегда взаперти в моей комнате с часовым у дверей.

После обеда генерал пришел ко мне сам; он был отменно вежлив со мной и выразил сожаление, что должен был, по приказанию своего двора, так обходиться со мной, но впрочем просил меня располагать его домом, как моим собственным.

С тех пор он не пропускал дня, чтоб не навестить меня, и чем более мы знакомились, тем более усиливал он свое внимание и доброту ко мне. Он сказал мне даже, что должен получить через несколько дней приказ, доставил меня в Петербург, где желал видеть меня, и что, вероятно, я буду задержан там до конца войны, чтобы лишить меня возможности служить королю, который обещал мне, в письме от 5-го сентября, сделать скорый размен пленных, не знаю, почему русский двор поступал таким образом, и потому уклоняюсь гарантировать этот факт.