Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 212
Ты уже знаешь, что арестован Эрделли, отнявший у меня когда-то 64-ю дивизию, скоро получивший корпус, еще скорее армию, чин полного генерала, потом «удаленный», потом «убитый» и теперь упразднивший под арест… очень сложно.
Письма 2–3 пред этим я тебе писал про намеченного тобою кума, чтобы его звать, если он и упадет; это, дорогая, не первое из моих пророчеств… увы, при знании истории и вообще при запасе знаний пророчествовать теперь не трудно. Хороши у вас будут члены в городской управе, если они будут напоминать указанных тобою двух экземпляров – портного и сапожника… лихая будет управа и лихо она заработает.
Характерны думы и взгляды наших православных по поводу хода Корнилова: те, что на легком труде, телефонисты, писари, члены комитетов ругательски его ругают. Когда разбираешься, почему, то 1) из подражания газетам, как контрреволюционера и 2) – это глубже и естественнее – как введшего смертную казнь. Те же, кто держится около окопов, разбросались в своих настроениях; как виновника смертной казни, ругают многие его и в этой группе, другие течения разнообразны и причудливы; вот тебе к примеру: а) Корнилов – это второй Ленин; он не бежал, а его нарочно выпустили, а теперь он и работает для германцев; б) Есть такие, у которых заговорил в душе Стенька Разин и которые заинтригованы смелостью и удалью попытки. «А кто с ним пошел-то? А далеко он еще до Петрограда?» – этими вопросами они одолевают всех, кто может им объяснить. Они же чаще всего и повторяют: «Ну и покажет он большевикам! Наклепает он Керенскому по первое число!» И т. п. в) Немало думающих, что Корнилов пошел защищать Россию от «большевиков» и от «жидов»… почему они спаривали партию с нацией – это секрет их наивного миросозерцания. Среди этой группы попадаются восторженные поклонники Кор[нило]ва, которые говорят, что на него надо молиться… Вот тебе, золотая моя, шкала настроений, целая гамма, отражающая бездонное море темноты, исканий и стуканий лбами. Да и все ли я еще заметил?
Относительно Гени ты мне все еще не пишешь, так что я не знаю, получила ли ты мои письма, в которых я высказывал мысли против его взятия в Петроград.
Сегодня выезжал верхом в поле посмотреть занятия одного из моих полков; ребята мне и видом, и ответом понравились, пришлось похвалить. Насчет подробностей (я участвовал на ученьи одной роты) пришлось и объяснять, и ругаться.
И еще эти дни я не один раз вспомнил твою мысль: «Я бы хотела порою, чтобы тебя забыли». Меня сейчас, с моей маленькой дивизией, находящейся на покое, действительно забыли, и буря прошла мимо нас, засыпая нас разве только листвою с осыпающегося леса. Сейчас 19 1/2 часов, но я уже дописываю тебе это письмо при свечке. В комнате моей полутемно, полутемно и у меня на душе. Давай, моя ненаглядная, твои глазки и губки, и наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй Алешу, Нюню, деток. А.
2 сентября 1917 г.
Дорогая моя женушка!
Получил твои письма от 21, 21 и 22 авг[уста] и от 31 июля в письме Валериана Ивановича. Относительно последнего я сбит с толку тем, что и ты, и он говорите о штабе, а не о полках, а между тем в штабе все имеющиеся вакансии занимаются прапорщиками, подпоручиками, и только Агапитов – штабс-капитан, а Вал[ериан] Иванович только по недоразумению поручик и не сегодня-завтра будет штабс-капитаном или капитаном. Поместить его на какое-либо место в штабе будет для него и слишком низко, и слишком неинтересно. Да едва ли после долгой педагогической деятельности он будет удовлетворен бумажной штабной работой. Напиши ему и выясни этот вопрос. Другое сомнение, возникающее у меня в связи с его просьбой, в том, что я-то едва ли долго останусь на 159-й дивизии, а уже после 6 декабря (когда В[алериан] И[ванович] только освободится от школы) много шансов, что не буду. Я бы мог определить его в один из полков на должность командира батальона, понаблюдать за ним и поддержать его положение. Если он наляжет, то может получить 1–2 чина, а тогда его можно было бы провести в помощники командира полка. Напиши, пожалуйста, все это В[алериану] Ивановичу, и как он решит, так и сделаем. Мне, к сожалению, психика его просьбы не ясна: может быть, за долгим стоянием вне строя его уже не тянет в таковой, может быть, он не хочет служить в строю при теперешней обстановке, и поэтому его тянет в штабную обстановку плюс туда, где я. Это очень существенная сторона дела. Под огнем, насколько помню, он себя держал прекрасно, но бывает, что по получении Георгия с людьми происходит перелом, и притом с людьми хорошими и храбрыми. Повторяю, его душа для меня темна, и мое решение в вопросе поэтому неустойчиво.
Осип тебя не удовлетворил своими рассказами, это мне более или менее понятно. В женитьбе он, кажется, разочарован, и это грызет его и угнетает; живет он от меня отдельно и появляется только к нам с Игнатом как гость: узнав, что я заболел или что я получил Георгия от офицеров, или найдет хорошие сливы и принесет мне… В результате, он живет своею жизнью, поглощенный своими думами, пересудами с товарищами, озабоченный кормежкой лошадей и т. п., и наблюдать меня вплотную ему не приходится. Он меня определяет под теми углами, под которыми находит в минуты посещения, а в эти минуты я мог петь, а уж посмеяться над ним никогда не забуду… особенно на тему, чтобы он особенно не хорохорился: теперь он человек подневольный, и не он один верхом ездит, а поедут и на нем.
Только что получил сведение, что начал[ьником] Верх[овного] главно[командую]щего назначен Алексеев; говорят, что его уговорили кадеты. В этом есть драматизм, но и немало комичного. Мих[аил] Васил[ьевич], дошедший до вершины лестницы, ушедший с нее и вновь возвращающийся на вторую ступень! И это делает человек уже немолодой, больной и растрепанный 30-летней тяжкой работой!
И все же его ругали и вновь будут ругать за то, что он любит родину не по трафарету, но в той платформе, в которой разрешается теперь любить.
О твоем куме сведений нет, и никакого вывода сделать нельзя. У меня в доме спокойно, и всякий занимается своим делом. Твоя вырезка «Письмо с фронта» Р. Новина была прочитана очень хорошим чтецом и произвела фурор; она действительно замечательно написана. Бывший в нашей группе корнет, неоднократно принимавший участие в укрощении строптивых, не один раз повторил: «Это с натуры; все это так и бывает; фигуры вижу как живые».
И Н[иколай] Ф[едорович], и Агапитов очень тронуты твоим вниманием и шлют тебе свой почтительный привет. У нас уже начинает попахивать осенью: ночи холодные, перепадает дождь, небо – сухо-голубое, постоянный ветер. Я уже начинаю чаще и чаще надевать свою шведскую куртку, так как ходить в ней часто бывает в самый раз.
Ты все мне не пишешь, как ты решила вопрос о Генюше; напиши, так как я все-таки ничего не знаю, как ты решишь дело. Игнат мой поправился, но зубы у него болят, и он страшно с ними мучается. Сейчас он доложил, что меня ждут офицеры на обед.
Давай, моя золотая, твои глазки и губки, и наших малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй Алешу, Нюню, мальчиков; пусть бы они черкнули мне 2–3 слова о моей супруге. А.
Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 212
