Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 215
белорусами или малороссами, хотя почти все униатской, а не православной веры. Шляхта, почти вся литовского и русинского, а не польского происхождения, также была настроена дружелюбно, поскольку вообще не слишком жаловала польскую корону, и была прельщена обещаниями царских милостей за переход в московское подданство. Воевода Шереметьев не торопился приводить шляхту к присяге, поскольку судьба крепости была еще не решена окончательно, но под страхом смертной казни запретил грабить и обижать мещан. Впрочем, почти все взрослые шляхтичи-мужчины были в войске Ролевского, и сидели сейчас в темнице под крепостными стенами, а дворянство было представлено в основном женщинами, детьми да стариками. Князь Борис Семенович, вообще, побаивался разряженной и высокомерной шляхты, с которой, к тому же, не мог объясниться, и отдавал общение с ней на откуп немцам, Артемонову и сыну Александру, который очень сносно владел польским языком – это было не редкостью у молодежи при московском дворе. Александр особенно полюбил общаться с Казимиром Ролевским, который, несмотря на перелом ноги и многие другие мелкие раны, сохранял общительность, и охотно коротал вечера за разговорами с молодым князем. Сам воевода наотрез отказался селиться в каменном доме на главной улице, чего требовало, казалось бы, его положение, но деревянный дом подобрал себе на славу, и сразу же завел там обширное и хлебосольное, по осадным меркам, хозяйство. Бориса Семеновича, однако, никто уже не видел таким веселым и жизнерадостным, как до смерти Никифора. В том же большом доме поселились в основном и все начальные люди войска, а урядников и нижних чинов распределили по избам попроще. Выгонять или стеснять никого из местных жителей для этого не пришлось, поскольку в военную пору, к тому же неудачную для Республики, многие мещане, особенно состоятельные, предпочли покинуть крепость, не дожидаясь ее захвата московитами, и почти половина всех домов стояли теперь пустыми. Единственное, от чего горожане отбивались, как черт от ладана – это от определения к ним на постой казаков, и к Шереметьеву шел непрерывный поток челобитчиков по этому вопросу. Но запорожцев удавалось пока держать в узде, и хотя совсем не пьянствовать, не шуметь и не играть в зернь низовые не могли (а этим грешили и стрельцы, и солдаты), все же случаев грабежа и разбоя с их стороны почти не было. Этому, вероятно, способствовало пышное, хотя и запоздалое, представление атамана Чорного воеводе Шереметьев, которое князь выслушивал, полулежа в дорогом польском кресле, а Иван Дмитриевич сам себя превзошел в красноречии, обыграв, в том числе и позу Бориса Семеновича, и сопоставив того со славными римскими полководцами-патрициями. Атаман, собираясь на встречу с воеводой, очень убедительно попросил Пуховецкого скрыть до поры до времени свое царское происхождение, и вообще поменьше показываться на глаза московитам. Завершилась церемония попойкой, мало чем уступавшей в размахе ужину накануне приступа. Чорный весь вечер просидел в боярской шапке, на которую, как недавно пожалованный окольничий, имел полное право, и вообще охотно общался с московскими дворянами, не упуская, конечно, случая что-нибудь у них выведать.
Артемонов проводил много времени и с немцами, которые, в свою очередь, сдружились со шляхтой и постоянно ходили к местным дворянам в гости. Полковник Бюстов сразу после боя опять разучился говорить по-русски, Иван Джонс был безутешно грустен, как попугай-неразлучник после гибели своей пары, а майор Драгон, как и всегда, доволен жизнью и спокоен. Матвею до ужаса хотелось побывать в каком-нибудь шляхетском доме, но он понимал, что появление там офицера-московита сделает хозяев скованными, а ему хотелось посмотреть на то, как обычно проводит вечера шляхта. Решение нашел Драгон, который предложил Матвею переодеться в немецкое платье, и пойти в гости в качестве его соотечественника, который до сих пор стеснялся делать визиты из-за полного незнания польского языка. Матвей, недолго думая, согласился. Готовили Артемонова к выходу в свет, под руководством шотландца, Иноземцев и Наумов, которым капитан объяснил свой маскарад военной хитростью, задуманной для того, чтобы разузнать, какие на самом деле разговоры ведет шляхта, и чего у нее на уме. Поручик и прапорщик с серьезным видом кивали, но лица у обоих были непроницаемые, а когда дело дошло до панталон, то Наумов сразу выбыл из строя, сраженный приступом смеха, а Иноземцев держался несколько дольше, но, в конце концов, как-то странно захрюкал, а потом махнул рукой, и, со словами "Воля Ваша, Матвей Сергеевич!", всхлипывая, ушел во двор. Завершать туалет пришлось невозмутимому майору Драгону. Чтобы никто, паче чаяния, не опознал Артемонова на улице, Филимон нацепил на него пышный воротник, то ли испанский, то ли голландский, в котором скрывалось не только лицо, но и не вполне английская борода Артемонова. Наумов с Иноземцевым, слегка оправившись, заглянули было снова в дом, но тут же, размахивая руками, малодушно сбежали прочь.
Матвей думал, что ношение немецкого платья станет для него неприятным испытанием, однако на самом деле ему даже понравилась ощущение того, что одежда на нем, в отличие от свободного и прощающего любые излишества фигуры московского платья, как будто держит его в каких-то рамках, не позволяя слишком уж расслабиться или уронить свое достоинство. В конце концов, Матвей начал даже с определенным вызовом посматривать на встречавшихся московитов, и видел, как те после встречи с ним недоуменно переглядывались, или даже плевались: совсем, мол, эта немчура зазналась!
Дом, куда привел Артемонова Драгон, показался Матвею сначала бедным. Внешний его вид отличала простота: не было ни резных столбов или наличников, ни пестрых рисунков. В прихожей пахло псиной, хотя никаких собак в доме не было, стены были изрядно закопчены, а местами измазаны сажей. Сама комната, где собрались гости, не поражала богатством убранства, и только позже Матвей заметил, что каждая вещь здесь, пусть и неброская, отличается изяществом и качеством изготовления. Такими же были и канделябры, и оконные створки, и даже дверные петли. Что не на шутку удивило Артемонова, так это висящие на стене рисунки, изображавшие вовсе не апостолов и святых отец, а самых обычных шляхтичей и шляхтянок, вероятно, предков хозяев дома. Матвей, конечно, слыхал про подобную вещь раньше, говорили, что сам государь и его ближние люди давно заказывают подобные изображения, и все же глядевшие со стен люди, очень похожие на живых, произвели на Артемонова самое глубокое впечатление. Он подумал, что совсем не отказался бы иметь подобные портреты своих родителей, которые оставили его слишком рано, чтобы он мог их как следует запомнить. Но зато уж стул и скамьи, стоявшие в горнице, показавшейся Матвею тесной, даже и по сравнению с кремлевскими кельями, были
Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 215
