Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 191
Затем последовало обоснование приговоров каждому из подсудимых, но сами приговоры пока не оглашались[354]. Моя деятельность была охарактеризована холодно и беспристрастно, в полном соответствии с моими заявлениями на допросе. В обвинительном заключении устанавливалась моя ответственность за депортации иностранных рабочих; подчеркивалось, что я противодействовал планам Гиммлера лишь из-за их пагубного влияния на промышленность, а в реальности без возражений использовал на военных заводах узников подчиненных Гиммлеру концлагерей и советских военнопленных. Мне вменялось в вину то, что в этих случаях я не принимал во внимание ни гуманные, ни этические соображения и таким образом способствовал проведению политики использования рабского труда иностранцев.
Во время чтения обвинительных заключений все обвиняемые, включая и тех, кому грозил смертный приговор, сохраняли самообладание. Они не проронили ни слова, не проявили ни малейшего признака душевного волнения. Я до сих пор не понимаю, как пережил процесс без нервного срыва и каким образом сумел сохранить спокойствие и силу духа, хотя испытывал и страх, и тревогу. Флекснер же позабыл о своем былом пессимизме. «Вы получите не больше четырех-пяти лет», – уверял он.
На следующий день мы, подсудимые, встретились в подвале Дворца правосудия в последний раз до вынесения индивидуальных приговоров. Каждого по отдельности поднимали в зал суда в маленьком лифте и назад никто не возвращался. Наконец наступила моя очередь. В сопровождении американского солдата я вошел в кабину. Когда дверь лифта открылась, я оказался на маленьком возвышении перед судьями. Мне вручили наушники, и в ушах прогрохотало: «Альберт Шпеер, к двадцати годам тюремного заключения».
Несколько дней спустя, получив приговор, я отказался от права обратиться к четырем государствам-победителям с просьбой о его пересмотре. Любая кара казалась ничтожно малой по сравнению с теми страданиями, которые мы принесли мировому сообществу. Через несколько недель я записал в своем дневнике: «Даже если человек виновен, он всегда может найти какие-то оправдания, но эти преступления столь чудовищны, что перед ними меркнут любые оправдания».
Ныне, через четверть века, не только конкретные грехи, как бы велики они ни были, мучают меня. Я виноват не в том, что делал что-то или чего-то не делал, а в том, что способствовал развитию всех тех событий. Я участвовал в войне, целью которой было мировое господство, в чем все, кто принадлежал к нашему узкому кругу, никогда не сомневались. Волее того, благодаря своим способностям и энергии я продлил эту войну на много месяцев. Я согласился увенчать купол Вольшого дворца имперским орлом, парящим над поверженным земным шаром. А ведь для Гитлера это был не просто символ, он особенно и не скрывал, что мечтает господствовать над всем миром. Я не раз слышал от него, что Франция будет низведена до статуса незначительного государства, а Бельгия, Голландия и даже Бургундия – присоединены к рейху. Поляков и народы Советского Союза ждала судьба бесправных рабов. Ни от кого, кто действительно хотел слышать правду, Гитлер никогда не скрывал своего намерения уничтожить всех евреев. В своей речи 30 января 1939 года он открыто заявил об этом[355].
Хотя я никогда не соглашался с Гитлером в этих вопросах, я, тем не менее, проектировал здания и производил оружие, служившие его целям.
Следующие двадцать лет моей жизни в тюрьме Шпандау меня охраняли солдаты тех четырех держав, против которых Гитлер с моей активной помощью вел кровавую войну. Шестеро заключенных и охранники – вот и все, с кем я общался те двадцать лет. Именно от охранников я узнавал о результатах своей деятельности. Многие из них скорбели о погибших родных – каждый из тех советских солдат потерял близкого родственника, брата или отца. Однако ни один из них не держал на меня зла, ни разу я не слышал ни слова упрека. В самый критический период своей жизни в общении с этими простыми людьми я чувствовал их искреннее сочувствие, понимание, готовность помочь, что выходило за рамки тюремных правил… Я вспоминал, как в день назначения министром вооружений и боеприпасов на Украине крестьяне спасли меня от обморожения. Тогда я был тронут, но не задумался, почему они так поступили. Теперь же, свергнутый с вершин власти, я столкнулся с примерами доброты, победившей вполне объяснимую враждебность. И теперь наконец я хотел понять этих людей. И эта книга – моя попытка осмысления всего, что произошло со мной.
В 1947 году в своей камере я написал: «Катастрофа этой войны выявила уязвимость системы современной цивилизации, создававшейся веками. Теперь мы знаем, что живем в очень хрупком мире. Негативные импульсы, накапливаясь, усиливают друг друга и могут необратимо разрушить сложную структуру современного мира. Невозможно остановить этот процесс одной лишь силой воли. Опасность состоит в том, что неизбежный прогресс все больше лишает человека индивидуальности, что влечет за собой утрату чувства личной ответственности».
Ослепленный возможностями технического прогресса, я посвятил лучшие годы жизни служению ему, но в итоге стал относиться к нему в высшей степени скептически.
В конце книги
В этой книге я хотел не только рассказать о прошлом, но и предостеречь будущие поколения. В первые месяцы тюремного заключения, пока я еще находился в Нюрнберге, я испытывал потребность письменно изложить свои мысли, дабы хоть немного облегчить душу. Те же мотивы побуждали меня продолжать записи в 1946-м и 1947 годах. И наконец, в марте 1953 года я решил написать мемуары. Помогло или помешало то, что я находился в состоянии угнетающего одиночества? В то время меня часто поражала безжалостность, с коей я судил и себя, и других. 26 декабря 1954 года я закончил первый вариант рукописи.
Когда 1 октября 1966 года я вышел из тюрьмы Шпандау, в моем распоряжении было более двух тысяч страниц. С помощью документов моего министерства, хранившихся в Федеральном архиве в Кобленце, я переработал весь обширный материал в эту автобиографию.
Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 191
