Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
– Мама, где ты была?
– Я только в туалет сбегала.
– Но ты мне нужна. Я расплакалась, вот как ты была мне нужна!
Вот это и будет мой единственный опыт материнства? – думала про себя Регина, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы. Она старалась вызвать в себе материнское чувство, когда гладила теплый пушок на ее голове; когда держала ее за руку, сухую и легкую, как осенний лист; когда шептала: “Все хорошо”. Не получалось. Она не чувствовала себя матерью; она чувствовала себя ребенком, испуганным брошенным ребенком.
В день смерти мамин взгляд потерял концентрацию, и глаза подернула пелена. Потом ступни и руки покрылись синюшно-бордовыми пятнами. Потом она умерла.
Она полностью соблюла алгоритм из книжки.
Было нечто оскорбительное, нечто унизительное в универсальности смерти. Мать Регины, которая всю жизнь отказывалась жить по правилам и быть как все, в конце концов все равно умерла как все. Регину охватили тоска и ярость. Или скорее, пока были силы, она пребывала в ярости и погрузилась в тоску, когда ярость опустошила ее.
Подруги матери позаботились о похоронах и пытались позаботиться и о Регине, но она не могла вынести их внимания. Особенно настойчива была тетя Маша. В результате Регина сказала ей, что уезжает в Канаду повидать отца, и то же самое сообщила редактору Инге, чтобы отделаться от их приходов и звонков. На самом же деле она так и не сказала отцу. И друзьям тоже. Она упоминала, что мать болеет, но не говорила, насколько это серьезно. А теперь Регина просто не могла заставить себя позвонить. “Вадик, мама умерла”. “Сергей, мама умерла”. “Вика, мама умерла”. Ее трясло от одной мысли взять трубку и произнести эти слова вслух. Как вообще возможно передать весь ужас произошедшего в этих трех будничных словах? Регина забросила работу, не смотрела почту, не отвечала на звонки, она просто лежала и плакала, пока не проваливалась в сон. Почти не ела. Она похудела на восемь килограммов, когда спустя полтора месяца после похорон Вадик позвонил в дверь. У него была пересадка в Москве по дороге из Минска (где он набирал белорусских программистов) в Нью-Йорк. Он пытался связаться с Региной, но поскольку она не отвечала ни на звонки, ни на мейлы, приехал прямо домой. Она так выгорела и ослабла от недоедания, что едва доплелась до двери. “Вадик, – произнесла она, – мама умерла”, – и разрыдалась. Вадик отменил все планы, поменял билет и пробыл с ней неделю, а потом настоял, чтобы она приехала к ним всем в Нью-Йорк. Он был готов купить билет и помочь с визой.
Обо всем этом Регина рассказала Бобу в первые месяцы их отношений, в период ненасытной близости. Они лежали в обнимку на его огромном диване. Они проговорили уже бог знает сколько; было поздно, в комнате стало темно, но они не включали свет.
– Я до сих пор не знаю, что это было, – сказала Регина. – Может, она подсознательно хотела меня наказать за попытку бросить ее? Или это был дар свободы? Она знала, как я хотела свободы, но понимала, что не в силах дать мне ее, пока жива. И тогда она умерла.
– Или ни то, ни другое, – ответил Боб, гладя ее по голове. – Может, она умерла, потому что пришло ее время. Люди умирают. Они не делают это нарочно или для кого-то другого.
Шелестящий звук, когда Боб проводил пальцами над ее ухом, напоминал Регине звук моря. Это так успокаивало.
Боб сказал, что на самом деле Регининой матери очень повезло умереть вот так, в своей постели, рядом с дочерью. Те, кого он знал, чаще всего умирали в больницах, подключенные к разным аппаратам, в окружении чужих людей, во рту трубки – какое уж там последнее слово. Когда умирал отец, старший брат Чак кричал докторам: “сделайте все возможное”, “идите, черт подери, до конца!”
– Отцу сломали два ребра, когда делали искусственное дыхание, – сказал Боб. – Ты даже не представляешь, как ему было больно.
Потом Боб описал это все своему психотерапевту, и тот, вздохнув, произнес: “Смерть нынче уже не то, что раньше”.
Боб не так уж любил отца, но смерть оглушила его. Почти за всеми его начинаниями маячила тень отца. Семейное предание гласило, что, впервые увидев Боба в роддоме, тот поморщился и сказал: “Совсем не похож на Чака!” Чак уже тогда был самым способным и высоким учеником в подготовительном классе. Он считал до ста и умел далеко послать мяч. Психотерапевт сказал, что в какой-то степени это очень облегчило жизнь Бобу, потому что, если в тебе разочарованы уже с рождения, на тебя не давит травмирующая необходимость добиться успеха. Может, он и прав. Главной целью Боба было не добиться успеха, а прожить свою жизнь по-другому. Он поступил в университет на Восточном побережье, переехал в Нью-Йорк, стал придерживаться либеральных взглядов в политике, занялся информационными технологиями и женился на сложной женщине.
– Это я про первую жену, милая, – пояснил он Регине. – Она тот еще персонаж.
Регину кольнула ревность. Она что же, не такая интересная, как его бывшая?
– В общем, когда отец умер, я совсем потерялся, чувствовал себя абсолютно опустошенным, как будто меня лишили смысла жизни. У меня всегда было ощущение, что я живу ради отца, даже если главной целью казалось все делать ему наперекор. Я где-то с год был в депрессии.
– После маминой смерти было иначе. Я очень любил ее, и боль этой потери была много-много острее. Вдруг что-то напоминало ее запах – от нее очень особенно пахло, чисто и сухо, как от свежей стружки, – и я рыдал как дитя. Она была очень сдержанной. Больше всего на свете любила читать. Вообще-то ты мне ее немножко напоминаешь.
А вот это настораживает, подумала Регина, но нежность в голосе Боба успокоила ее.
– Мама не была очень уж теплой. Не помню, чтобы она нас когда-нибудь целовала, разве только когда мы заболевали. Я всерьез верил, что ее поцелуи – это самое настоящее лекарство. Однажды в школе у меня поднялась температура, и медсестра дала мне таблетку аспирина. Когда позже она справилась, стало ли мне лучше, я ответил: “Нет! Меня же мама не поцеловала!”
– Милый мой! – прошептала Регина.
– Да, когда умерла мать, мне было очень тяжело, но меня не оглушило и жизнь не кончилась, как казалось после папиной смерти. Но настоящий ужас догнал только несколько месяцев спустя. Мы ужинали со старыми друзьями. Всем хорошо за сорок, как и мне. И вдруг до меня дошло, что я там единственный, у кого уже нет в живых обоих родителей. Нет больше никого между мной и смертью. Никакого щита. Я следующий на очереди. Никогда мне не было так страшно.
Боб съехал чуть ниже с дивана, и теперь его голова покоилась на коленях у Регины. Она наклонилась и поцеловала его, и ее волосы упали на его лицо, словно укрывая от всех ужасов, становясь тем самым щитом, которого ему так не хватало. Она чувствовала, как ее распирает от нежности к Бобу, как та до боли давит изнутри на ребра.
Это воспоминание всегда трогало ее. “Боб, любимый”, – произнесла Регина, глядя в сторону Хадсон.
Воркующий голосок прервал ее забытье.
– Ну-ка, посмотри, какая милая тетя! Это же милая тетя? Ну конечно! Конечно! Давай-ка помашем ей ручкой.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
