Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
– Мам, это фейк, – сказал я.
– Я не вижу разницы.
– Посмотри на логотип. Здесь четыре полоски вместо трех.
– Повезло, у тебя на одну больше, – ответила она.
Мы привыкли обходиться минимумом, но у нас всегда была церковь, всегда были книги и всегда была еда. Имейте в виду, это не обязательно была хорошая еда. Мясо было роскошью. Когда дела шли хорошо, у нас была курица. Мама была специалистом в том, чтобы разламывать куриные кости и доставать оттуда костный мозг до последней крошки. Мы не ели кур. Мы уничтожали их. Наша семья была бы кошмаром археолога. Мы не оставляли после себя костей. Когда с курицей было покончено, не оставалось ничего, кроме головы.
Иногда единственное мясо, которое у нас было, – фасованное мясо под названием «опилки», продававшееся в мясной лавке. Это были в буквальном смысле опилки мяса, кусочки, отваливающиеся во время разделки и упаковки мяса для магазина, кусочки жира и всякой всячины. Их подбирали и складывали в пакет. Это мясо предназначалось для собак, но мама покупала его для нас. Порою это было единственным, что мы ели многими месяцами.
Мясник продавал и кости. Мы называли их «суповыми костями», но на самом деле они продавались в магазине как «кости для собак», люди готовили их для собак в качестве угощения. В те времена, когда мы были очень стеснены в средствах, мы переходили на кости для собак. Мама варила их для супа. Мы высасывали из них костный мозг.
Высасывать костный мозг из костей – умение, которому бедные люди учатся очень рано. Никогда не забуду, как, уже будучи взрослым, впервые пришел в роскошный ресторан и кто-то сказал мне: «Ты должен попробовать костный мозг. Это такой деликатес! Он божественен». Они его заказали, официант его принес, а я подумал что-то вроде: «Охренеть, собачьи кости!» Я был совсем не впечатлен.
Мама брала меня в поездки по роскошным белым районам. Мы смотрели на жилые дома, на особняки. Мы смотрели в основном на стены, потому что это было все, что можно увидеть с дороги. Мы смотрели на стену, которая тянулась с одного конца квартала до другого, и думали: «Ничего себе! Это только один дом. Все это для одной семьи». Иногда мы останавливались и подходили к стене, мама поднимала меня на плечи, словно я был маленьким перископом. Я заглядывал во дворы и описывал все, что видел. «Это большой белый дом! У них две собаки! Там лимонное дерево! У них есть бассейн! И теннисный корт!»
Мы не ели кур. Мы уничтожали их.
Наша семья была бы кошмаром археолога.
Мы не оставляли после себя костей.
Мама брала меня в места, куда черные никогда не попадали. Она отказывалась подчиняться нелепым представлениям о том, что черные не могут или не должны делать. Она водила меня на каток, чтобы покататься на коньках. В Йоханнесбурге был этот легендарный кинотеатр для автомобилистов, «Top Star Drive-In», расположенный на вершине огромного рудничного отвала за границами города. Она возила меня туда смотреть кино; мы покупали закуски, вешали динамик на окно нашего автомобиля. От «Top Star» открывался панорамный вид города, пригородов, Соуэто. Оттуда я мог смотреть на километры в любом направлении. Я чувствовал себя, словно на вершине мира.
Мама растила меня так, словно не существовало никаких ограничений в том, куда я мог идти или что я мог делать. Оглядываясь назад, я понимаю, что она растила меня как белого ребенка: белого не с точки зрения культуры, но воспитывая веру в то, что мир был моей устрицей, что я должен говорить от своего имени, что мои идеи, мысли, решения имеют значение.
Мы говорим людям, чтобы они следовали за своими мечтами. Но ты можешь мечтать только о том, что ты можешь вообразить, и, в зависимости от того, откуда ты, твое воображение может быть очень ограниченным. Если ты рос в Соуэто, твоей мечтой было пристроить еще одну комнату к своему дому. Твоей мечтой было иметь подъездную дорожку. Может быть, однажды поставить в конце подъездной дорожки кованые ворота. Потому что это было все, что ты знал.
Но высочайшая ступенька возможного находится далеко за пределами того мира, который ты можешь видеть. Мама показала мне, что было возможным. Что меня всегда удивляло в ее жизни, так это то, что ей никто этого не показывал. Ее никто не выбирал. Она всего добилась сама. Она нашла свой путь исключительно при помощи силы воли.
Возможно, еще более удивительным является тот факт, что мама начала свой маленький проект – меня – в те времена, когда не могла знать о том, что апартеид закончится. Не было никаких предпосылок думать, что он закончится. При его существовании появлялись и уходили поколения. Мне было почти шесть лет, когда Мандела вышел из тюрьмы, десять, когда, наконец, наступила демократия. Но она готовила меня жить свободной жизнью задолго до того, как мы узнали, что свобода существует.
Более вероятными вариантами были трудная жизнь в тауншипе или отправка в приют для цветных детей. Но мы никогда так не жили. Мы двигались только вперед, и всегда двигались быстро. Так что к тому времени, как закон и все остальные только тронулись в путь, мы уже преодолели километры дороги, летя по шоссе в ярко-оранжевом раздолбанном «Фольксвагене» с открытыми окнами и во весь голос восхваляющим Иисуса Джимми Сваггертом.
Люди думали, что моя мама сошла с ума. Катки и кинотеатры для автомобилистов, предместья – все это было izinto zabelungu, предназначенным для белых людей. Очень много черных впитало логику апартеида и сделало ее своей. Зачем учить черного ребенка белым штучкам?
Соседи и родственники все время донимали мою маму:
– Зачем все это делать? Зачем показывать ему мир, когда он никогда не покинет гетто?
– Затем, – отвечала мама, – что, даже если он никогда не покинет гетто, он будет знать, что гетто – это не весь мир. Если это будет всем, чего я достигну, этого уже будет достаточно.
АПАРТЕИД, НЕСМОТРЯ НА ВСЮ СВОЮ СИЛУ, ОБЛАДАЛ СУЩЕСТВЕННЫМИ НЕДОСТАТКАМИ, начиная с того факта, что он никогда не имел никакого смысла. Расизм лишен логики.
Представьте: китайцев в ЮАР относили к черным. Я не имею в виду, что они становились черными. Они оставались китайцами. Но, в отличие от индийцев, их было слишком мало, чтобы им придумали отдельную группу. Апартеид, несмотря на свою сложность и тщательность, не знал, что с ними делать, так что правительство сказало: «Ладно, мы просто назовем их черными. Так проще».
Любопытно, но японцы считались белыми. Причиной этого было то, что южноафриканское правительство хотело установить хорошие отношения с японским в целях импорта их замечательных автомобилей и электроники. Так что японцы получили почетный белый статус, а китайцы оставались черными.
Мне всегда нравится представлять, что я – южноафриканский полицейский, который вряд ли определит разницу между китайцем и японцем, но чья работа – обеспечивать, чтобы люди «неправильного» цвета не делали того, что им не положено. Он видит азиата, сидящего на скамейке только для белых:
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
