Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
Ввечеру пришла за молоком Сениха. Она поздоровалась и села на лавку. Бабушка Катя налила ей в тарку[4] молока и поставила углем палочку на стене около печи.
– Ну-ко, матушка, сколько я у тебя молока-то выносила, не знаю, как и рассчитываться теперь, – сказала Сениха.
Бабушка Катя посчитала палочки на стене.
– Ой, девка, что-то уж больно много ты наподбивала-то, – снова проговорила Сениха, – неужто и правда такое количество?
– Такое, матушка, такое. Век никого не обманывала. После каждого разу и ставлю столбик.
– Да ведь и я-то дома столбики каждый раз ставлю, уж больно сумнительно, вроде бы много у тебя наставлено.
– Век, Семеновна, никого не обманывала, век.
Сениха поправила сарафан на коленях. Вовка видел, как обе старухи пошли в Сенихин дом считать Сенихины столбики, потом они вернулись и снова пересчитали тутошние столбики.
– Бабушка, а мои палочки прямее твоих! – подскочил он и дописал еще пять палочек.
Бабушка Катя заохала, запричитала:
– Ой, ой, прохвост, гли-ко, ты меня острамил-то! Ой, ой, прости, Семеновна, ради Христа! Ведь он это столбиков понаставил, некому больше.
Дедушка смеялся, бабушка Катя ругалась плачущим голосом, а Сениха качала головой, говорила:
– Толку-то сколько, толку-то… Проворный! Сегодня за дрожжами-то пришел…
– Хоть кого острамит, – махала руками бабушка Катя, и дед приговаривал:
– Ай да Вовка, ну и сатюк, от молодец, всю арихметику спутал, вот бы тебе в нашу кантору…
Вовка не любил, когда разговаривали про него, убежал на улицу. Как раз из прогона выходили коровы, и он еще издали сразу узнал бабушкину корову.
* * *
Ночи стали холоднее, и он спал теперь в летней половине. Здесь не летали комары и не пахло сеном. Каждый раз к Вовке приходил Кустик, устраивался рядом и доверительно мурлыкал. Вовка и сегодня улегся и думал под Кустиково мурлыканье. Вошел дедушка, вывалил в решето огурцы и поскреб за Вовкиным ухом своим жестким, но ласковым пальцем.
– Набегался, сатюк? Ну, спи, брат, спи.
Пока Вовке спать не хотелось, и он спросил:
– Дедушка, а почему папа с мамой спят на одной кровати, а вы с бабушкой на разных?
– Кх-кх!.. – покашлял дед. – Дело-то вишь такое, кх-кх, мудреное. Больно уж ты востроглаз. На одной, говоришь, спят?
– На одной.
– Так ведь кровать-то у вас там какая, железная?
– Железная.
– И шарики светлые?
– Ага.
– Ну вот. На такой кровати пол дел а ночевать. А у нашей бабушки вон кровать старая, деревянная, не больно-то мне, брат, антересно на такой кровати спать. Да и клопы кусают. Ну, спи, брат, а мне еще на собрание идти надо.
Но Вовка уже и сам спал, слышно было только, как мурлыкал Кустик.
Проснулся Вовка от солнышка. Оно светило из окошка прямо в глаза. На улице колотил в барабанку пастух, Кустика уже не было: удрал спозаранку. Вовка обернулся и увидел, что на полу, на соломенном матрасе, спал еще кто-то. Вовка встал и на цыпочках в одних трусах обошел вокруг соседа. Тот спал крепко и храпел.
На полу стояли большие резиновые сапоги, висел на гвоздике макинтош[5], а на лавке лежала фуражка с толстым портфелем. У портфеля были красивые застежки.
– Бабушка, это кто? – спросил Вовка в кухне.
– Тише, Вова, тише! – зашептала она. – Полномоченный это, из району, собрание вчера проводил.
– А что он делает?
– Ну, как что, батюшко, собранья проводит.
Вовке стало неинтересно, он поел и убежал на улицу, а когда вернулся, то уполномоченного уже не было, только портфель.
Вовка потрогал блестящие застежки, поиграл красивыми скобочками, и вдруг застежки щелкнули, и портфель раскрылся. Вовка испугался, но успел разглядеть, что в портфеле была какая-то книжка, бумаги и бутылка с водкой. К тому же чуть-чуть не выкатилась банка с кильками в томате.
Прибежала испуганная бабушка, шлепнула Вовку по заду.
– Ой, прохвост, ой, прохвост! Что ты опять натворил-то, ой, хосподи, батюшко милостивой…
Она начала закрывать портфель, но он ни за что не хотел закрываться. Вовка стоял обиженный. Портфель не закрывался, бабушка заругалась еще больше:
– Рукосуй рукосуем, ой, ой, что теперь бу-дет-то! Ну-ко, Вова, милой, ты как отстегнул-то? Ну-ко, попробуй, попробуй, сам, сам-то, ой, батюшки!..
Вовка в два счета застегнул портфель, а бабушка Катя все еще не могла успокоиться, вытолкала Вовку из летней половины и послала побегать. Бегать, однако, не хотелось. И вообще этот день был несчастливым, потому что в придачу ко всему Вовка ел горох и нечаянно затолкал в ноздрю горошину. Горошина в носу разбухла, Вовка впервые за все время ревел благим матом, когда на медпункте доставали из носа эту проклятую горошину.
* * *
Лето почти кончилось. Уже нельзя было бегать утром босиком, ягоды на черемухе опали, а иные засохли. Рябину наполовину склевали дрозды. Речка похолодела, на скошенном лугу выросла зеленая отава[6]. Однажды дед сказал:
– Ну вот, Владимер, видно, ты нагулялся, парень, нахулиганился. Ты хоть и мазурик, а ехать надо. В школу скоро пойдешь.
Вовка совсем забыл, что живет в общем-то в городе, что скоро в школу. Он вдруг вспомнил и свой детсад, и зоопарк, и маму с папой, и ему захотелось ехать домой. Но и отсюда тоже уезжать не хотелось.
Когда дед запряг лошадь и наложил в телегу сена, Вовка понял, что дело серьезное, что ехать надо в самом деле. Он сел в тележный передок – и поехали. Около крыльца стояла бабушка Катя и плакала, прикладывала к глазам свой холщовый передник. А у ног бабушки сидел Кустик и глядел.
Вышла из дому Сениха. Она тоже попрощалась с Вовкой и поцеловала его:
– Расти, батюшко, расти.
Вовка рукавом вытер мокрые после поцелуя губы и уехал.
Была середина августа. Вовке было семь лет, и все, что происходило с ним в это лето, навсегда осядет в его безгрешном сердчишке. И, может быть, когда он будет большим, снова приедет сюда и увидит на стене, у печки, следы неровных, шатающихся букв: ВОВА ПЕТРОВИЧ.
Скворцы
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
