В ожидании финансовой помощи с родины уполномоченным лицам и высокопоставленным пленникам не раз приходилось занимать крупные суммы денег для того, чтобы хоть как-то поддержать своих товарищей. Так, граф Пипер, помогая своим соотечественникам, которые потеряли после Полтавы и Переволочны все свое имущество и остались в одних рубахах, взял в долг под гарантии шведского правительства 30000 рублей и раздал их. При этом он столкнулся с отказом банкиров и купцов оплачивать векселя, выписанные им на шведскую казну. Представители банковских фирм и прочие иностранцы не хотели иметь дело со Штатс-конторой, но охотно давали деньги под залог средств самого графа[45]. Конечно, предполагалось, что со временем стокгольмские власти вернут долг жене графа. Но содержание писем Кристины Пипер к мужу свидетельствует, что Штатс-контора не торопилась выполнять свои обязательства. В частности, в письме, полученном графом 20 ноября 1712 года, она сообщила, что «вынуждена была продать медали и золотые вещи, в свое время подаренные министру королем», для того чтобы оплатить очередной вексель, и при этом решила уехать в поместье, так как жить в Стокгольме не может «из-за нужды».
Кстати, эта история имела свое продолжение. В начале августа 1715 года шведские власти арестовали князя И.Ю. Трубецкого, требуя с него подписать вексель на эти 30 000. Его поместили в страшную тюрьму, где ранее находился известный весельчак майор Пиль, который, по словам княгини Трубецкой, «сшол с ума», так как там все завалено человеческими костями и испражнениями. Ирина (Арина) Григорьевна Трубецкая, решившая разделить плен с мужем и прибывшая с детьми в Стокгольм, сообщила все эти подробности, отправив 17 августа несколько пространных писем: брату С.Г. Нарышкину, деверю Ю. Ю. Трубецкому, сенатору М.М. Голицыну, Карлу Пиперу. Репрессии коснулись и ее с детьми, так как им запретили выходить из дома. Судя по всему, удивительная была женщина[46].
С русской стороны столь же большую активность по займу денег проявлял князь Яков Федорович Долгорукий. Ему активно помогали члены его большой семьи (дяди, братья и племянники), которые, будучи известными дипломатами, располагая знакомствами и авторитетом в деловом мире Европы, не только переводили собственные деньги, но и получали векселя под свои гарантии.
В 1704 году князь Долгорукий занял по 500 ефимков у генералов Трубецкого и Вейде для того, чтобы выплатить хоть какое-то пособие привезенным из Выборга 198 человекам «посадским и служивым». Некоторое время шведы держали их в здании бывшего Детского приюта в Стокгольме, а затем решили выслать в провинции. Князь выдал каждому по 4 ефимка на одежду и пропитание «для самой их бедности и осеннего времени». В этом же году генерал Трубецкой взял 300 ефимков в долг «с ростом» для офицеров, которые были под его началом под Нарвой и не имели родственников в Москве.
Прапорщик Семеновского полка Сергей Водорацкий в 1704 году в письме сестре Авдотье сообщил, что князь Долгорукий ссудил его деньгами на четыре месяца под определенный процент. Этими деньгами, он не только расплатился со старыми долгами, но и купил себе и слуге новую одежду и продукты. Стоит иметь в виду, что Водорацкий был из тех пленников, кто мог себе позволить брать деньги под проценты, так как имел недвижимость в России. В частности, для возврата долга он попросил сестру продать «саранскую или устюжскую деревни». А капитан Илья Елагин попросил брата отдать родным Долгорукого в Москве 200 ефимков, которые он занял у самого князя в 1704 году. К жене обратился и адъютант Андрей Курбатов, распорядившийся в 1705 году быстрее продать «вотчину Левоново», которую, как ему стало известно, хотел купить И.А. Мусин-Пушкин «за 700 или 600 рублей».
Пленные каролины прибегали к займам у своих более состоятельных товарищей еще чаще, что подтверждается тщательно составленными ими самими долговыми записями и расписками. В дневнике лейтенанта Леонарда Kara зафиксировано, что начиная с 1718 года он практически ежемесячно, за редким исключением, занимал деньги у капитана Стакелберга. Отправившись на родину после заключения мира, он «закрыл счет, выписав облигацию на 140 далеров, датировав ее первым февраля следующего года». А вернувшись в Швецию, заплатил всю оставшуюся сумму из денег, полученных в Штате-конторе. Подобных финансовых расчетов после возвращения на родину было довольно много.
Возврат долгов был одним из важных условий отпуска на свободу. Об этом беспокоились и сами пленные, и кредиторы, и, конечно, власти, которые обязали уполномоченных отвечать за тех, кто деньги не возвращал. Весьма примечательна в этом отношении история капитана Василия Сокольникова. В 1708 году князь Долгорукий, сообщая в Москву о недостойном поведении капитана, написал, что тот, начав «пить и плутать», обманом нахватал долгов на 1500 ефимков. При этом капитан регулярно (насколько это было возможно) получал жалованье из России. Удивительно, что, несмотря на все это, в 1710 году Сокольников был отпущен в обмен против шведского аристократа поручика Арвида Поссе. Долгорукий (неслыханное дело!) попросил вернуть его в Швецию, так как от этого была бы «великая польза для пленных», которым не пришлось бы отвечать за его долги.
Сам князь Яков Федорович, как выяснилось после его счастливого побега в 1711 году, оказался довольно крупным должником: среди наиболее настойчивых его кредиторов была графиня Элизабет Функ, которая еще долгие годы писала прошения во все, в том числе и русские, инстанции и просила вернуть ей долги. Тогда же возникли проблемы у жены фельдмаршала Реншельда, которая была гарантом Долгорукого.
Трудности подобного рода возникли и у семьи грузинского царевича Александра, который часто помогал своим однополчанам и прочим пленным, выдавая денежные суммы. Генерал Автоном Головин в ноябре 1704 года попросил своего двоюродного брата канцлера Федора Головина особо поблагодарить царя Имеретии Арчила II за сына, который незадолго до этого занял ему 800 ефимков. Отзывчивость царевича вкупе с привычкой к особому образу жизни и содержание открытого дома, в котором часто бывали гости, не только русские, но и иностранцы, в том числе и шведы, создали много проблем для его семьи. Как свидетельствуют расписки Александра, отправленные с сопроводительными письмами резидента Хилкова и купца Гутвеля в Санкт-Петербург, только в 1709—1710 годах он занял 4762 рубля. Его отец был вынужден обратиться к царю Петру за помощью, так как у него не было возможности самостоятельно оплатить долг сына, достигавший общей суммы в 16000 рублей. Все эти цифры стали известны после трагической смерти царевича в 1711 году, когда шведские власти несколько месяцев не отпускали гроб с телом на родину, мотивируя это неоплаченными долгами Александра Имеретинского. И только после того, как английский консул Гутвель и банкир Кембел оплатили наиболее «срочные» долги (3700 рублей), а на остальную сумму были выписаны новые обязательства, фоб отправили в Россию.
