Карамзин и его последователи оправдывали нарушение присяги и бегство к врагу опасением за свою жизнь: «Бегство не всегда есть измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя…». Не говоря уже о том, что само бегство было следствием сговора с врагом и нарушения присяги, действительно ли все эти беглецы были вынуждены спасать свою жизнь? Мы уже видели, что наказание перебежчикам, попавшимся к нему в руки, Иоанн ограничивал опалой или ссылкой. Но, может быть, кто-то пострадал от «тирана» более серьезно?
Костомаров повторяет вслед за Курбским рассказ о казни в 1561 году Ивана Шишкина с женой и детьми, тогда как в работе Зимина мы можем прочесть, что через два года после казни, в 1563 году Иван Шишкин служит воеводой в городе Стародубе. Тот же Костомаров, снова ссылаясь на Курбского, сообщает о ссылке и казни князя Д. Курлятева с семьей, но другие источники упоминают лишь об опале.
Уже упоминавшийся Иван Васильевич Шереметев, по Карамзину (как обычно вторившему измышлениям Курбского), был закован в «оковы тяжкие», посажен в «темницу душную», «истерзан царем-извергом». Выйдя из тюрьмы, Шереметев спасся, якобы, только тем, что постригся в монахи Кирилло-Белозерского монастыря. Но и там «изверг-царь» преследовал бывшего боярина и выговаривал игумену за «послабления» несчастной жертве. Причитания историографа Государства Российского не имеют ничего общего с истиной.
Реальная история «несчастной жертвы» такова: в 1564 году Шереметев пытался бежать за рубеж, но был схвачен, однако вскоре Иоанн простил его и освободил из-под стражи. После того боярин по-прежнему исполнял свои государственные обязанности: в течение нескольких лет заседал в Боярской Думе! Неплохо для человека, только и думающего о спасении.
В 1571 г. Шереметев командовал войсками во время войны с крымцами, и лишь затем, почти через 10 лет после неудавшегося побега, ушел в монастырь, где «устроился довольно комфортабельно», игнорируя монастырский устав и вводя в соблазн монахов, на что и гневался в своем письме (1575 г.) Грозный. И все это называется у Карамзина «жить в постоянном страхе» и «спастись в монастыре».
7. Отец лжи
Из вышеизложенного видно, что практически все «свидетельства жестокости» этого периода основываются на письмах и сочинениях Курбского, достоверность которых очень сомнительна и на которые невозможным полагаться как на серьезный источник. Таким образом, злобная клевета известного беглеца сыграла огромную роль в искажении истории царствования Иоанна IV Васильевича. Впрочем, надо сказать, что для клеветы у него были свои основания.
Князь Курбский был прямым потомком Рюрика и Святого равноапостольного князя Владимира, причем по старшей линии (тогда как Грозный — по младшей), и потому считал себя вправе претендовать на «шапку Мономаха» и на русский престол. Но, за невозможностью последнего, соглашался хотя бы на «Великое Ярославское княжество».
Карамзин, а вслед за ним и многие другие авторы голословно провозгласили князя Андрея выдающимся государственным деятелем и великим полководцем. Считается, что царь ненавидел Курбского за его дружбу с временщиками, обвинял в отравлении царицы Анастасии и только и ждал случая с ним разделаться. Видимо поэтому Иоанн назначил «ненавистного» Курбского командующим 100-тысячной армией в Ливонии. Падение правительства Сильвестра — Адашева никак не повлияло на карьеру князя. В течение двух последующих лет он не услышал от государя не то что угрозы, но и дурного слова.
Но в августе 1562 года «великий полководец XVI века», лично командуя 15-тысячным корпусом, потерпел под Невелем сокрушительное поражение от четырех тысяч поляков. Валишевский пишет, что поражение было «подготовлено какими-то подозрительными сношениями» Курбского с Польшей. К ним добавились «несколько подозрительные сношения со шведами»…
Ранение спасает Курбского от ответственности за преступную халатность, а вернее — за измену.
После выздоровления князь был понижен в звании — царь перевел его из главнокомандующих в «простые» наместники города Дерпта. Для заносчивого Рюриковича этого оказалось достаточно, чтобы пойти на сговор с врагом.
Как пишет Р. Скрынников, после смерти Курбского его наследники представили в литовский суд документы, связанные с бегством князя из России. Выяснилось, что князь Курбский длительное время состоял в переписке с литовским гетманом князем Юрием Радзивиллом, подканцлером Евстафием Воловичем и самим королем Сигизмундом.
После того как условия измены были оговорены, Радзивилл отправил Курбскому в г. Дерпт (Юрьев) заверенную грамоту с печатью и обещанием хорошего вознаграждения за измену. Более того, сохранилось письмо польского короля Сигизмунда II Августа, из которого явствует, что Курбский вступил в преступную переписку с поляками еще в 1562 году — за полтора года до побега, когда он пользовался полным доверием царя Иоанна и возглавлял сторожевой полк во время полоцкого похода.
В начале 1563 года Курбский выдал полякам маршрут русского 20-тысячного корпуса. Поляки устроили засаду и разбили московские войска. Двух бояр, ошибочно обвиненных в предательстве, казнили. После этого у Курбского сдали нервы, и он решил не тянуть с побегом.
Надо отметить, что князь-изменник предавал не только русских. Примерно в то же время Курбский вступил в переговоры с наместником шведского герцога Юхана в Ливонии, графом Арцем, о сдаче последним замка Гельмет. Они даже подписали письменный договор, но Курбский, попав под подозрение из-за этих переговоров, выдал доверившегося ему графа, и того колесовали литовцы.
В общем, предателю было неуютно на русской территории. 30 апреля 1564 года Курбский бежит к врагу, оставив в руках «тирана» жену и девятилетнего сына. «Жестокий царь» и на сей раз проявил благородство и отпустил семью изменника вслед за ним в Литву. Таков был ответ «кровожадного» Иоанна на измену «благородного» Курбского.
Примечательно, что «забыв» в России семью (значит, знал, что за их жизнь не стоит волноваться!), доспехи и любимые книги, предатель явился на литовскую границу с карманами, набитыми золотом. При нем было 30 золотых дукатов, 300 золотых и 500 серебрянных талеров и 44 московских рубля. Правда, ливонские «таможенники», первые встретившие князюшку на литовской стороне границы, выгребли у него все золото подчистую.
Впрочем, предатель был вскоре утешен тем, что получил во владение от польского короля город Ковель с замком, Кревскую старостию, 10 сел, 4 тысячи десятин земли в Литве и 28 сел на Волыни. Чтобы отработать щедрую награду, благородный рыцарь, во-первых, выдал польскому королю всю московскую агентуру в Польше, а, во-вторых, засел за сочинение «обличительных» писем к царю.
Здесь снова не обошлось без мифотворчества. Карамзин, в свойственной ему сентиментальной манере, пишет: «Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном… В порыве сильных чувств он написал письмо царю… усердный слуга взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав: «От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича». Гневный царь ударил его в ногу острым жезлом своим: кровь лилась из язвы; слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского…»
