Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Наганя от счастья щелкнула своими железками.
В темноте Марья открыла глаза и уставилась в резной потолок, на котором был изображен огромный пупырчатый змей, окруженный боярами.
– Я тебе рассказывала, как Кощей меня первый раз наказал?
– Кощей тебя наказывал?
– Да, конечно, много раз. В первый раз – потому что он попросил меня не говорить, а я все равно заговорила. Всего-то – сказала, что мне уже лучше. Но это не из-за того, что именно сказала, а из-за того, что нарушила слово. Даже если ты думаешь, что это было жестоко с его стороны – запретить мне говорить, – я же дала слово.
Наганя беспокойно поежилась. Хотя наказание было давным-давно, она все еще беспокоилась за подругу.
– Так что, когда мы приехали в Буян, он сначала не взял меня с собой в Черносвят, не накормил ужином, не познакомил с симпатичными берданочками с именами, похожими на мое. Он оставил меня на конюшне присматривать за его лошадью, потому что я нарушила обещание.
– Ну ты хотя бы дышать могла, я надеюсь, – не смогла не уколоть ее Наганя – такая уж у нее была натура.
– Есть вещи похуже, чем не дышать, – тихо молвила Марья. – Когда ты так далеко от дома, напугана, все время болеешь, ни с кем тут не знакома, скучаешь по матери и по своему старому дому и даже не знаешь, женятся на тебе или убьют, оставить тебя такую одну на конюшне и словечка не молвить – это очень плохо. Но я все равно взяла в руки лопату, такую огромную, что только совок у нее был в половину моего роста. Я вычистила лошадиное стойло, а грязи от этого животного, поверь мне, – и навоз, и выхлоп, и сломанные глушители! Через какое-то время я уже почти не плакала, но руки мои болели, как перед смертью. Я вычистила его шкуру и намазала ее маслом, а он все фыркал да посверкивал глазами. Он был светло-буланым, как во время моей болезни.
«Почему ты все время вот так меняешь масть? – спросила я, не ожидая ответа. – Трудно же подобрать правильное масло».
А он в ответ заржал:
«Это не я привез тебя из Петрограда, это была моя сестра, Полночная Кляча. Потом ты ехала на моем брате, его зовут Полуденный Прилив, он алый, как утренняя заря. Мы с тобой только что встретились. Я – Закатный Мерин, и всякий, кто хочет сюда попасть, должен проехаться на каждом из нас. Меня зовут Волчья Ягода».
«Он назвал тебя волчьей едой?» – спросила я, потому что еще не знала, какое у Кощея чувство юмора.
Волчья Ягода снова фыркнул, пустив из носа несколько искр.
«Так мы все вроде волчья еда», – ответил он.
Я начала вычесывать его ужасно перепутанную гриву. Всякий раз, когда я задевала кожу на черепе, он меня покусывал, а укусы его, знаешь ли, что удары меча. Вот, помню, я тогда поплакала! А на морозе даже плакать больно. Слезы не льются, а брызгают, да половина к лицу примерзает. Не знала я тогда, как сдержать рыдания. Когда я закончила, его волосы были алыми от моей крови, и он стал как его алый брат. Ночь снаружи была черной и густой – этот город пугал меня. Где взять еду? Где напиться и где поспать? Чтобы не думать об этом, я взялась перековать Волчью Ягоду. Я оторвала его старые изношенные до нитки подковы и приколотила новые, железные. Я знала, как подковать лошадь, потому что, когда я была юной и носила красный галстук, нас заставляли ухаживать за милицейскими лошадьми после школы. На тот случай, если снова война, как ты понимаешь. Так что я почесала его по шерсти за копытом – такой мягкой и горячей, – и он подал мне ногу прямо в руки. Когда я закончила, Волчья Ягода посмотрел на меня огромными горящими глазами и улегся в своем чистом стойле.
«Иди, – сказал он. – Ложись со мной, он заберет тебя завтра утром. Можешь пить из моего корыта и есть из моей торбы с овсом».
– Так вот, Наша, я пила и ела, хотя овес был сухой и безвкусный. Я нашла в торбе кусок сахара, и Волчья Ягода разрешил мне его съесть. Я легла рядом с его белым брюхом и закрыла глаза. Это было как спать на печке в моем старом доме. Потому что, Наша, даже если ты плохо себя вел, бывает, найдется где-то теплая постель и теплый друг, если знаешь, где искать. Я этому училась у Волчьей Ягоды, хотя и не думала, что мне будет суждено этому научиться. И как раз когда я уже начала засыпать, вся изломанная и измученная, все еще в крови от его укусов, Волчья Ягода сказал мне тихонько на ухо: «Доброго сна, Марья Моревна. Я думаю, ты мне больше всех нравишься. Другие девушки и не подумали меня перековать».
– И утром он за тобой пришел?
– Да, конечно, я была прощена. Нельзя никого наказывать, если не хочешь простить в конце концов. В чем тогда смысл? И я рассказала ему, что сказал Волчья Ягода.
– А он? Что Папа ответил?
– Сказал, ты, должно быть, ослышалась, не было никаких других девушек.
В темноте берданка Наганя нахмурилась и прищелкнула языком.
Марья Моревна спала с крепко сжатыми кулаками, держа их наготове у подбородка.
Глава 9. Девушка по имени Елена
Мадам Лебедева затянулась сигаретой, вставленной в мундштук из слоновой кости, и выпустила изящную тонкую струйку дыма. Она сидела откинувшись в синем плюшевом кресле. Платье без рукавов, сшитое из лебединых перьев, усеянных бисером, скрадывало худобу ее угловатого тела. Мадам была очень занята тем, что напоказ не ела свой огуречный суп. В зеленом бульоне плавали одинокие заброшенные лепестки петрушки и эстрагона. Лебедева доверительно наклонилась к Маше, хотя в том и не было нужды, – переполненное кафе гудело достаточно, чтобы оставить в секрете все, чем пожелаешь поделиться с подругой.
– Я в восторге от того, что смогла тебя сюда привести, дорогая Маша.
Маша снова ее поблагодарила. Мадам Лебедева подвела глаза специально для их встречи за обедом, точнее говоря, для комитета, который контролировал доступ в эксклюзивный ресторан для волшебников. Веки ее сияли блестками, присыпанные легчайшей пудрой цвета зеленого лука. Она выбрала этот цвет, чтобы подходил под цвет супа, который она решила заказать еще несколько недель назад. Марья могла бы питаться в этом небольшом шале когда пожелает, поскольку в Буяне ей никуда не был заказан доступ. Но Лебедева заслужила привилегию быть здесь, а вместе с ней и радость одарить подругу.
– Я вне себя от восторга, скажу тебе. Это все благодаря тому, что я смогла выносить цикаваца, конечно. Ну, отчасти. Для дамы, одержимой милосердием, как я, прятать яйцо под мышкой сорок дней, избегая исповедальни, обычное дело – нечем хвалиться. К тому же он такой милый. Но журналисты! Они просто уничтожили меня, Маша!
– Уничтожили?
Лебедева тронула сигарету, пепел сдуло.
– Разгромили. Они написали, что он должен был выглядеть как попугай, а не как «нелепый пеликанчик». Очевидно, я не должна была стричь ногти эти сорок дней – вот почему он теперь не исполняет желаний, хотя и понимает язык зверей. А то, что я продала его тому водяному, так это вопиющая меркантильность, и меня следует допросить. Критики, дорогая моя, никогда не успокоятся, пока не растопчут тебя. Пеликан! Глаза бы выцарапала и съела.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
