Зная ваши великие милости, не замелю как перед Богом я вас благодарить. Слава Богу судба хотя с великим трудом кончина моей дочери. Сего октября 18 числа повенчали, титулярный советник Ключарёв и есть душ 30 крестьян в Горбатовском уезде а ныне служить в Лукоянове в земском суде заседателем дворянским…»
(XIV, 235–236). Жительствовать, «плодиться и размножаться» (Быт., 1, 22) молодые отбыли в город Лукоянов, к супругу.
Сестра Пушкина О. С. Павлищева, конечно, заблуждалась, утверждая, что болдинский управляющий (она именовала его «Калачников») выдал свою дочь замуж «с порядочным приданым»[160]. Обманулись и Калашниковы, сделав ставку на подвернувшегося мелкопоместного чиновника. Гименей сыграл с ними злую шутку.
Прозрели они скоро, можно сказать — почти сразу.
Почти сразу выяснилось, что титулярный советник блефовал: никакого собственного имения у Павла Степановича не было. Да, он обладал клочком земли (29 десятин) в селе Новинки Горбатовского уезда, — но обладал на пару со своим братом Александром. А вместо 30 объявленных ранее душ в наличии имелось лишь 19 (что тянуло на четыре тягла[161]), и опять же в совместном с родственником владении[162]. Да и эти жалкие оброчные души были заложены-перезаложены, а проценты по закладной в ломбард испокон веку не вносились. К тому же Ключарёв задолжал многим обывателям в городе. Иными словами, он мало чем отличался от нищего. «Дочь толки тем несчастлива что ничего нет у него что было всё описано то теперь при должности живуть кое как а без должности хотя по меру ходи», — сокрушался Михайла Калашников в письме Александру Пушкину от 15 марта 1832 года (XV, 17). (Кстати, поэт той весной работал над беловой рукописью «Русалки»[163].)
Открылось и другое: Павел Степанович оказался горьким пьяницей[164]. Вскоре он бросил службу, и семье, лишившейся последнего источника существования, пришлось вернуться из Лукоянова в Болдино. Ключарёвы превратились в нахлебников управляющего. Между супругами начались раздоры, в которых Ольга частенько брала верх. Ни она, ни Павел Степанович и не помышляли о ладе в доме, не алкали единодушия. Так что прочным и счастливым их брак не стал — получилось только зыбкое и нервное сожительство.
У Михайлы тогда тяжело заболела жена. «Того и глежу что оставить» — так он оценивал состояние старухи Вассы в 1832 году (XV, 17)[165]. Плохи были и дела служебные, хозяйственные. Хлеба ежегодно урождались скудные. Перезаклад кистенёвских крестьян двигался черепашьим шагом. Со сбором оброка в принадлежащей Александру Пушкину части деревни Калашников ещё кое-как справлялся, но в Болдине он, несмотря на все уловки и крутые меры (доходило до привлечения земской полиции), терпел неудачу за неудачей. Крестьяне изнемогали и собирались «идти в С. Петербург», жаловаться на изверга «господину милостивому государю Сергею Львовичу» (XV, 91). Беды, словно калики перехожие, обычно бродят гурьбой: в ту же пору «плут земской» настрочил на Михайлу «донос» (XV, 17), а на селе случился пожар, сгорело четыре дома.
