К началу февраля Виктория и ее верная Лецен обменивались многозначительными взглядами. Такая порочность прямо под боком! 2 февраля 1839 года Виктория записала в своем дневнике: «У нас нет никаких сомнений, что, говоря без обиняков, она ждет ребенка!»[58] И понятно от кого. «Чудовище и дьявол во плоти», он же сэр Джон Конрой, способен на любое злодеяние, в том числе и такое. Совратил фрейлину и подсунул ее в королевский дворец.
От лица всех фрейлин леди Тэвисток обратилась к лорду Мельбурну с просьбой «защитить их невинность». Осторожничая, как всегда, лорд Мельбурн поручил разбирательства доктору Кларку. Тот вызвал леди Флору на суровый разговор. Только медицинское освидетельствование могло спасти ее честь, а вместе с ней репутацию всего двора.
Леди Флора, незамужняя особая тридцати двух лет, была глубоко оскорблена намеками. Ей противна была сама мысль, что придется поднять нижнюю юбку перед мужчиной, пусть даже медиком. Но в противном случае ей грозила позорная отставка, так что пришлось согласиться.
17 февраля доктора Джеймс и Чарльз Кларк обследовали леди Флору в присутствии ее горничной и леди Портман (последняя заявляла, что закрывала руками лицо, но, по словам служанки, смотрела во все глаза). Вердикт врачей огорчил королеву. Они единодушно заявили, что леди Флора является девственницей, несмотря на видимую округлость живота.
Королева была смущена до крайности, зато возрадовалась ее матушка – такой шанс ославить гадкую дочь! Ссориться без свидетелей ей было неинтересно, поэтому каждый скандал с ее участием становился достоянием всей читающей публики. Герцогиня приняла у себя мать леди Флоры, которая, узнав о постыдной процедуре, потребовала наказать хулителей дочери. Скандал окрасился в политические тона, ведь Гастингсы принадлежали к партии тори и люто ненавидели Мельбурна. Брат леди Флоры бушевал на весь Лондон и требовал от премьера сатисфакции. Дядя обнародовал письмо, в котором фрейлина обвиняла Лецен в «дьявольском заговоре» против герцогини. Наконец, в апреле матушка леди Флоры опубликовала в «Морнинг пост» свою переписку с лордом Мельбурном, который пытался замять дело.
Статья в газете, выставившая ее друга настоящим подлецом, стала последней каплей для Виктории. «Повесить редактора за такую низость, да всю семейку Гастингсов в придачу», – кипятилась королева, заполняя дневник гневными строками. За несколько недель до того она лично встретилась с леди Флорой, которой становилось все хуже. Тогда в глазах королевы стояли слезы. Но скандал в прессе развеял все то сострадание, которое Виктория и так собрала по крупице. В ее глазах леди Флора как была, так и осталась «неприятной особой».
Между тем фрейлина умирала – как потом выяснилось, от рака печени. Умирала мучительно и в одиночестве, не смея покинуть дворец, чтобы не дать повод к сплетням. Вдруг злопыхатели подумают, что она уехала рожать?
Виктория оставила следующую запись об их последней встрече: «Я вошла одна. Бедняжка леди Флора лежала на диване, настолько худая, насколько вообще может быть живой человек, скелет, да и только, но с таким животом, словно ждала ребенка. (…) Обхождение ее было дружелюбным. Она уверила меня, что ни в чем не нуждается и благодарит меня за все то, что я для нее сделала, и что рада видеть меня в добром здравии. Я отвечала, что хочу навестить ее, когда она поправится, но она схватила меня за руку, как будто хотела сказать “Мы не увидимся больше”»[59]. Ни тени сочувствия, просто констатация фактов, сдобренная изрядной долей самооправдания – а что, ведь немудрено принять леди Флору за беременную! Когда 5 июля фрейлина скончалась, Виктория сообщила Мельбурну: «Я не чувствую раскаяния, ведь не я же ее убила».
* * *
Еще сильнее репутацию монархии подмочил так называемый «кризис фрейлин» в мае 1839 года.
Начался он неожиданно: в 1833 году парламент отменил рабство на всей территории Британской империи. Аболиционисты ликовали, ведь их многолетние усилия увенчались успехом. Но владельцев сахарных плантаций на Ямайке закон больно ударил по карману, и они не спешили подчиниться. Чтобы сломить их сопротивление, лорд Мельбурн вместе с министром иностранных дел Палмерстоном составили «Акт о Ямайке». Он сводился к тому, чтобы ввести прямое управление Ямайкой из Лондона, не считаясь с интересами плантаторов. Многие тори посчитали такие меры драконовскими. Закон был принят с перевесом всего в пять голосов – настоящая пощечина для премьера, который давно уже не пользовался авторитетом в парламенте.
Желая сохранить лицо, лорд Мельбурн подал в отставку. Он был джентльменом и умел проигрывать. 7 мая он отправил в Букингемский дворец письмо, в котором уговаривал королеву «встретить этот кризис с твердостью, присущей вашему характеру, и с той искренностью и прямотой, что проведет вас через все невзгоды».
Виктория тоже была леди, но проигрывать не собиралась.
Горестные новости она встретила потоками слез. «Все мое счастье улетучилось! Счастливая, спокойная жизнь нарушена, мой добрый, мой любимый лорд Мельбурн уходит с поста премьер-министра», – писала она. Их встреча тоже прошла эмоционально: «Я думала, сердце мое разорвется; он стоял у окна, я схватила его дорогую, любимую руку и заплакала. Я смотрела на него и твердила сквозь слезы: “Вы не покинете меня”. Я задержала его руку в своих, будучи не в состоянии отпустить ее, а он смотрел на меня с такой добротой и любовью и с трудом мог говорить, потому что ему мешали слезы. “Нет, конечно же нет”, – произнес он дрогнувшим голосом»[60]. Настоящая мелодрама.
На самом деле лорд Мельбурн как раз и собирался покинуть королеву. Он понимал, что, если его сменит премьер-тори, он уже не сможет давать советы королеве, да и встречи их придется свести к минимуму. У него оставалось время лишь на то, чтобы дать ей последние наставления.
По совету Мельбурна Виктория предложила пост премьер-министра престарелому герцогу Веллингтону. Тот ответил отказом. В свои семьдесят лет он был глуховат и, будучи знаковой фигурой в палате лордов, не пользовался авторитетом в палате общин.
Следующим кандидатом был сэр Роберт Пиль, лидер партии тори. Он уже проявил себя на политическом поприще. В 1812 году он был назначен статс-секретарем по делам Ирландии и после не раз защищал интересы ирландских католиков. В 1839 году он провел билль об эмансипации, даровавший католикам равные политические права с протестантами. Его служба на посту министра внутренних дел принесла стране немало реформ. Пиль реформировал уголовное законодательство и пенитенциарную систему, но его главной заслугой считается основание в Лондоне муниципальной полиции. В честь Роберта Пиля полицейских окрестили сначала пилерами, а затем бобби. Сэру Роберту довелось побывать премьером с 1834 по 1835 год, и он предвкушал второй срок.
