Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Бывших дворян, аристократов, оппозиционеров, детей священников, мало-мальски состоятельных людей, имеющих родных за границей и без признаков вообще. И главным образом старых петербуржцев"[37].
"Весной 1935 года Сибирь была переполнена ленинградцами, – рассказывал вырвавшийся из СССР югославский коммунист. – Их возили целыми эшелонами, поездами, целыми семьями с детьми, женами, родителями, родней. Их высылали в самые северные места"[38].
Ольга, как и ее товарищи, убеждала себя в том, что все происходящее – правильно. Но давалось ей это с трудом. Она была ближе всего к коммунистам ленинского призыва, и, хотя ими руководило чувство социальной справедливости, они были способны на сочувствие и не одобряли творящегося беззакония. Однако Сталину они были уже не нужны. Ему не нужна была их инициативность, искренность, жертвенность. Сталин создавал аппарат преданных партийных функционеров, которые должны были стать управляемым муравейником. Новые советские чиновники вытесняли со всех постов большевиков с их революционными романтическими воззрениями. Старые большевики и искренние коммунисты станут следующим потоком людей, отправленных на уничтожение. Они будут расстреляны или поедут в лагеря вслед за аристократией, дворянством, мещанами, крестьянами, кулаками и другими невинными гражданами своей страны. В этот же водоворот попадет и Ольга Берггольц…
А пока к ней подкрадывается новая беда. Уже два года больна эндокардитом Ира. Ее отправляли в санаторий, пытались лечить, и лишь со временем Ольга поняла, что не очень вникала в обстоятельства болезни ребенка. Бабушка, которая истово любила внучку, не решалась беспокоить Ольгу, боясь нарваться на очередную резкость.
В начале марта 1936 года вследствие тяжело перенесенной ангины Ирина умерла. Девочка уходила тяжело, задыхалась, теряла сознание. Только через год Ольга нашла в себе силы записать на листочке последние слова дочери.
"Доктор… Доктор, я вас умоляю, дайте мне камфары… Мамочка… Скажи ей, чтоб дала камфары… Мамочка… Я все, все сделаю, что ты только ни попросишь, все, все сделаю, только дай мне камфары. Ну!? Ну попроси меня о чем-нибудь. Ну, проси…". Сестра: "Ничего нам, Ирочка, не надо, ты поправляйся и приезжай к нам, привози цветов". "Приеду. Обязательно приеду. И я, и мама, и Коля, и Мишка. У меня есть Мишка".
"И у него очень замечательная клетка, у него там и кухня, и столовая, и спальня… И у него есть горшочки, в которых я посеяла ему травку… Мама, покажи моими ручками, какие горшочки! Сестрица! Дайте камфары… Дайте мне сто раз камфары… Я очень люблю камфару".
Мария Берггольц спустя годы вспоминала: "…Ольга хотела похоронить Ирину в красном гробу и с красным галстуком, как пионерку… Запомнились большие белые колеса катафалка, за которыми мы шли на т. н. "Красненькое кладбище" – оно не сохранилось – все это место застроено. Была весенняя распутица, мокрая вязкая мешанина из грязи мокрого грязного снега. Ольга шла по этой грязи в тоненьких прюнелевых туфельках, временами недоуменно взглядывая на меня. Я шла рядом, держа мать под руку, – она еле шла. Я смотрела на шаткую походку Ольги и всё время думала – вот и ее надо было бы взять под руку. Но для этого надо было хотя бы на минуту отпустить мать – этого я сделать не могла, боясь, что она упадет.
На кладбище что-то говорили около могилы, прощались, и вот появился папа с попом и причтом – он хотел отпеть Иру. Ольга с резким криком – Нет! Нет! – кинулась навстречу. Дьяк смущенно сказал папе. – Ну, если мать не хочет… – и они ушли. На могиле поставили не крест, а пирамиду со звездочкой".
Поставили пирамиду со звездочкой…
А через несколько лет у Ольги в дневнике вдруг вырвались слова:
"26 ноября 1938. Если б я верила в бога, то сейчас бы я думала, что он отнял у меня дочь в наказание за ту жизнь, которую я вела, и что наказание – заслужено мною. Боже, я же помню, какая это была мука – ее последняя болезнь, я знаю, что ее нельзя было спасти, что я сделала все, что могла, и все же я виновата, я виновата…"
Стихов, посвященных смерти Ирины, много. Они все войдут в цикл "Память".
Не выплакалась я, не накричалась, о камни я не билась головой: о девочка, я думала сначала, что ты вернешься прежней и живой…
Нет, не безумием и не рассудком, я верила страшнее и теплей — всем, что во мне заложено, – с минуты возникновенья жизни на земле…
И как взгляну теперь я на весенний веселый сад детей и матерей? Чем станет мир моложе и нетленней, тем скорбь завистливее и старей.
Как примирю теперь я мой нескладный, и утлый мой, и вдохновенный быт с твоею ручкой, легкой и прохладной, что, как снежок, в руке моей лежит?
Неудержимая, не согреваясь, тает… Ни сердцем, ни дыханьем, ни слезой мне не согреть ее, мне не заставить, чтоб шевельнулась прежней и живой…
И мне теперь без слез, без утоленья тот холодок руки твоей хранить… Но – только б ничего не позабыть, но только бы не пожелать забвенья!
Как поэт, в минуты самой глубокой скорби она все отчетливее нащупывает одну из основных тем своей поэзии – преодоление смерти через Память. Она беспрестанно возвращается к воспоминаниям о гибели дочерей, вставляя их в общий текст своей судьбы, и делает это подчас абсолютно беспощадно к себе самой. В описании страданий и мук матери, потерявшей ребенка, проявляется вся та же неистовость и страстность, что отличала ее с юности. Это уже свойство души и натуры.
Мария Тимофеевна перенесла уход внучки еще более мучительно, потому что была одинока в своем горе. Ведь это она растила девочку почти с самого рождения, была для нее всем. Ольга часто обвиняла мать в том, что та неправильно воспитывает ребенка, плохо лечит, но сама то уезжала в командировки, то убегала на завод. Рина – так называла внучку Мария Тимофеевна и в тех же дневниках, где когда-то описывала свои женские горести, вела с ней непрерывный разговор и через десять, и даже через двадцать лет.
"Рина! Зоринька моя ясная. Тигряш мой ненаглядный. Не найду слов сказать, какое чувство, какое состояние переживаю при мысли, что нет тебя, что все исчезло, нет твоей дорогой и прекрасной жизни. Хоть я безотрывно в тебе, с тобой все, все дома на улице связаны с тобой, все время на прогулках с Мишей я как бы вижу милое дорогое твое лицо, твой взгляд, твой голос…"
"Мне жить еще полвека…" Борис Корнилов
20 марта 1936 года на последней странице газеты "Литературный Ленинград", где Ольга в то время работала уже ответственным секретарем, были опубликованы почти рядом две заметки.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
