И веками людские щенки ненасытно и жадно лакают Ту могильную, мглистую, гнилостно-липкую кровь. Бога нет. И прощения нет. И немногие знают, Что лишь эта жестокая дикая связь в закольцованном мире собою являет То, что в суетной жизни тотально тождественно слову «любовь».
Шестой палец
(Отрывок из книги «Аномализм») Прабабушка Ф именовалась Ф Минус. Минус. Минус. Как-будто бездушные дети с настоящего соскребли корочку, тихо так что-то хрустнуло, время опрокинуло глаза с мясом и кровью назад, в прошлое, Ф Минус наконец-то предложили выйти замуж. Она, как всегда в минуты безделья, смотрела на руки. Левая с четкими жилочками, тонкая, с изощренным узором линий (гадалки всегда шептали что-то невнятное, пугались сами, пугали Ф Минус неясными предостережениями) и правая такая же почти, почти — глумливо расцветала живым (живым!) шестым пальцем. Считала слева направо: «раз, два, три, четыре, пять, шесть», и справа налево: «шесть, пять, четыре, три, два, один», желая вдруг не дойти до нехорошей цифры, понять, что ошибалась, путала, что нет его и не было никогда, этого чужого некрасивого отростка. Когда просыпалась, первым делом глядела на руку. Когда шла по улице, в мороз, неожиданно останавливалась, забегала в безлюдную подворотню, снимала варежку и жадно, подолгу смотрела, каждый раз ошарашиваясь, видя будто впервые, и после, дома жестко и энергично растирала окоченевшие руки.
Возилась на кухне, быстро и умело расчленяла скользкие трупы овощей, особенно ловко выходило с морковкой, похожей на негнущийся заостренный палец оранжевой ведьмы.
На предстоящем замужестве поверх простыней и кастрюль, над неизменными супружескими поцелуями, забавными предчувствиями витал шестой палец, грозя упасть и придавить. Тайная предбрачная улыбчивость Ф Минус сменялась страхом, она оглядывалась по сторонам и назад, желая бежать и не находя ног. Календарные цифры спешили в мусор, и вот, смущаясь и подрагивая, Ф Минус явилась в дне собственной свадьбы. Нехорошо как-то сиделось за столом, доктор (муж уже) беззастенчиво и больно давил ей запястья, подливая вина, заглядывая в глаза настойчиво и развязно, словно уверенное в себе привидение. Ночилось и днилось долго, как Черное, лишенное рамки. Кроились платья, булькало в утробе питье, ребенок вылез, повторяя всеобщие процессы, дрябла оболочка, произносились звуки.
…Он был безумен, глядя в ее ночное лицо, сжимая ту самую руку. Ф Минус вновь хотелось бежать, она была лишней в мире, где царствовала ее тягостная аномалия. Раз, два, три, четыре, пять, шесть — закрывала глаза — шесть, пять, четыре, три, два, один считала, не глядя, чувством. Шесть. Шест. Шестикрылый шершень. Прошедшее стало прошестьшим. Шерсть и спицы валятся из рук. За что? Скучающие дьяволы бежали, заглянув в микросознание доктора — маленькое, карликовое, декоративное как будущее лилипутов, сознание такое однозначное, четкое и удивительное как шестой (лишний) мизинец. Нельзя сказать, что доктор не любил жену. Любил по-своему, исходя из собственного восприятия, где на растревоженном граблями мучительном огороде его души из расцелованного, мокрого, хрупкого, единственного, бесподобного, совершенного пальца возрастало необязательное существо — Ф Минус. Он принял ее как продолжение пальца, как, может быть, нечто питающее его, но личность ее казалась мутна и корява.
