– Не знаю, кто, кроме бедолаги гинеколога, совал в это тело руки, но наслаждались его видом многие, включая нас, – вздохнула Каролина.
Я медленно спустилась по трапу. От соприкосновения с прохладной водой кожа моментально покрылась мурашками, и я даже вздрогнула, но заставила себя расслабиться, позволив холодным токам пронзить меня насквозь. Погрузившись с головой – глаза закрыты, волосы шевелятся, как щупальца медузы, – я дожидалась, пока тело не станет невесомым, а море не примет меня и не растворит в своем блаженстве. Как, может быть, мой последний любовник.
11
Яприняла душ первой. Потом пошла на кухню, налила себе бокал холодного вина и отправилась на террасу валяться в своем любимом гамаке, пока не позовут обедать. Но мое счастье длилось недолго – минут через пять появилась озабоченная Элиса.
– Обед готовить не из чего, – заявила она.
– Подумаешь, проблема! У нас же есть галеты?
– Шутишь?
– Нисколько.
Покачаться в гамаке с бокалом вина мне не удастся, поняла я.
– Слушай, я устала. И там пекло. Ты же не заставишь меня тащиться в магазин по такой жаре? – Я закрыла глаза в надежде, что она от меня отстанет.
– Заставлю.
Элиса немного помолчала, дожидаясь, что я хотя бы открою глаза. Но я слишком ленива, чтобы поднять веки, а она слишком упряма, чтобы оставить меня в покое.
– Бланкита, я все утро убирала дом. Так что давай-ка быстренько вставай и шагом марш за мясом, – строго приказала она и рукой остановила качание гамака.
Я сдалась не сразу. А если по дороге я упаду, размозжу себе голову о камень и умру от потери крови, на чьей совести будет моя смерть, спросила я Элису, но она была неумолима.
– Ладно, ладно, схожу. Не понимаю я этой вашей буржуйской привычки обедать и ужинать. Очень вы избалованные.
Море огромным магнитом притянуло к берегу почти всех обитателей городка. На улицах ни души, лишь изредка мелькнет одинокая фигура, жмущаяся к стенам домов в безнадежных поисках тени. С возрастом начинаешь ценить место, где родился и вырос, и смотреть на давно привычные вещи свежим взглядом. Тебя уже не так тянет бросить все и мчаться неведомо куда за приключениями. Я люблю Барселону, потому что в ней прошла моя жизнь: вот роддом, где появился на свет Эдгар; вот бар, в котором я целовалась с его отцом; вот кафетерий, куда мы с дедушкой ходили каждую среду. А вот и больница, в которой умерла ты. Но в Кадакес я наверняка влюбилась бы без памяти, даже если бы оказалась здесь всего раз, да и то проездом; даже если бы была чужестранкой, ничем – ни языком, ни культурой, ни воспоминаниями – не связанной с этим изрезанным бухтами побережьем и сшитыми из розового шелка закатами, воскрешающими в памяти «Тупик» Романа Полански, с этим крошечным городком, зимой исхлестанным черным ветром, смывающим все остальные краски. Когда я здесь, меня не покидает ощущение, что еще чуть-чуть – и я взмою вверх, прямо к облакам.
Я вошла в мясную лавку и с облегчением вдохнула холодный кондиционированный воздух. Раньше я не замечала, что мясные лавки чем-то напоминают больницы. Но сейчас вид белых кафельных стен, шеренги стульев для ожидающих своей очереди покупательниц, похожих на хирургические ножей, которыми так удобно кромсать плоть, и люминесцентных ламп под потолком, заливающих помещение мертвенным светом, наполнил меня ужасом. Только бы не столкнуться случайно с каким-нибудь бывшим поклонником – под этими лампами я выгляжу страшилищем, а зачем внушать людям разочарование? У витрины-холодильника, набитой колбасами, гирляндами сосисок, грудами мяса и свежих потрохов, спиной ко мне стояла женщина. Я узнала в ней жену Санти. Мы с ней никогда не встречались, но я видела ее вместе с детьми на фотографиях у них в доме. А вдруг она тоже меня узнает? Я испугалась, но одновременно почувствовала возбуждение. Кроме того, я поняла, что смотреть на жену Санти мне противно (хотя, по совести говоря, это ей должно быть противно смотреть на меня). Она моложе меня и, в общем-то, довольно привлекательна, несмотря на коротковатую шею. У нее пышные формы, а вот ноги, пожалуй, слишком тонкие. На круглом загорелом лице – большие карие глаза, показавшиеся мне невыразительными. Волосы собраны в «конский хвост». Она была одета в длинную свободную тунику бирюзового цвета, на шее – бусы в тон. Я решила, что внешность у нее вполне заурядная – ничего особенного. С продавцом она разговаривала с холодной снисходительной любезностью, свойственной богатым людям, и при этом смотрела куда-то мимо него. Мне вдруг стало неловко, как будто она пыталась отдавать приказы не мяснику, а мне, с трудом скрывая нетерпение. Вдруг она обернулась и скользнула по мне тяжелым, исподлобья, взглядом. В нем не было ни удивления, ни любопытства, ни интереса, ни презрения – вообще ни одной человеческой эмоции. Эта женщина меня просто не видела. Она забрала пакеты с покупками и простилась с хозяином лавки, что-то буркнув себе под нос. Я вздохнула с облегчением, но еще долго не могла избавиться от недо-умения: сама я, появляясь в том или ином месте, первым делом озираюсь, стараясь запечатлеть в сознании окружающую обстановку, и тут же принимаюсь фантазировать. Что, если исполненная праведного гнева обманутая жена встретится на фоне колбас и паштетов с любовницей, пытающейся держать себя с достоинством? К счастью, сегодня ничего подобного не произошло. Но мне стало искренне жаль Санти, избравшего себе такую судьбу: до скончания дней терпеть рядом с собой эту женщину, пусть не уродливую, но чересчур властную.
Я купила сосисок и зашла в расположенное по соседству казино за сигаретами, заодно решив выпить пива. В зале царил полумрак, но я сразу заметила за столиком неподалеку от барной стойки, где обычно местные старики играют в карты, своего таинственного незнакомца. Уж не ты ли, мелькнула у меня глупая мысль, привела его сюда, чтобы подать мне знак? Тебя беспокоило, что я уже давно ни в кого не влюблялась по-настоящему и превратила любовь, к которой ты всегда относилась серьезно, в игру. Еще больше тебе не нравилось (а какой матери понравилось бы?), что в эту игру я играю с мужчинами, которые мне не пара и не стоят моего мизинца. «Детка, – повторяла ты, – в твоем возрасте естественно влюбляться. Не понимаю, как ты без этого обходишься». Как мне было тебе объяснить, что если я кого и любила по-настоящему, то только тебя?
Я села за соседний столик. Он улыбнулся мне широко, как старой знакомой.
– Сегодня туфельку не теряла? – Наклонившись вперед, он внимательно посмотрел мне на ноги.
Мы засмеялись. Взгляд у него вдумчивый, проницательный и в то же время мягкий и немножко грустный. Время от времени он вдруг отводит глаза – уж не робеет ли? Крупный рот, красиво очерченные чувственные губы, которые, должно быть, приятно целовать, а в крайнем случае – и слегка куснуть. Когда он смеется, они чуть кривятся, и вместо античного героя он становится похож на ребенка. Кустистые брови намного темнее густых, коротко стриженных волос цвета старого золота (выгорели на летнем солнце?), пенным облачком обрамляющих высокий выпуклый лоб. Квадратный подбородок в четырехдневной щетине (подозреваю, она появляется у него уже на второй день). Большие миндалевидные глаза грозового темно-серого цвета расставлены широко, чуть ли не до висков, – наверное, чтобы лучше видеть происходящее и не упустить ничего важного. Под стать внешности был и голос – низкий и глубокий.
