В дом Новосильцевой, стоявший на бульваре против Страстного монастыря, куда ее наконец уговорили вернуться, потянулись монашки, вещуньи, ворожеи, нашепницы. Хозяйка обыкновенно сидела в их окружении в голубой гостиной перед портретом сына, писанного в полный рост, украшенным вазами с множеством редкостных цветов. Босоногие завшивевшие богомольцы рассказывали жаждавшей смерти матери о своей невеселой скитальческой жизни, о горе и нужде, которыми переполнен мир. Сын глядел на них с портрета — вечно молодой, в высоких ботфортах, флигель-адъютантском мундире, стягивающем сильное живое тело, треугольной шляпе с белым султаном.
Страшное, изуверское мучение предстояло принять Новосильцевой — еще целую четверть века жить, постоянно видя перед собой портрет единственного дитяти, которому она отказала в материнском благословении. Не иначе как злой демон преследует Орловых, решившихся в далеком 1762 году придушить свергнутого императора Петра III, чтобы возложить российскую корону на его вдову. Григорий сошел с ума, так и не оставив потомства. Анна, единственный ребенок Алексея, умерла незамужней. Умерли бездетными и оба брата уже бездетной Новосильцевой. Лошади орловской породы расплодились, а люди повывелись. Неужто это возмездие?..
Оборотистый букинист. Разносчик книг Иван Андреевич Чихирин (1770-е—1830-е)
Возле двухэтажного особняка, за мрачноватость окрещенного москвичами домом Малюты Скуратова, на Берсеневке, в сторожке, в тридцатых годах девятнадцатого века жил со своею старухой Иван Андреевич Чихирин — старик высокого роста, с длинной бородой и хитрыми глазами.
Летом в долгополом сюртуке, с трехпудовым мешком за плечами любил он путешествовать по московским окраинам. Заходил в богатые дома на Ходынке, во Всехсвятском, Петровском парке и даже Сокольниках. У аристократов почиталось тогда за необходимую моду держать у себя ливрейного лакея, столовое серебро и библиотеку в добрую сотню томов. Зайдет в такой дом Иван Андреевич, скинет мешок с плеч и начинает торг своим необычным товаром: Загоскиным, Ишимовой, Вальтером Скоттом, цена каждому из которых от полтинника до трех рублей. Пушкин же шел до десяти рублей ассигнациями за том, а «Мертвые души» Гоголя тянули чуть ли не на пять червонцев. Но особенно ходко шла перепродажа мистической литературы: «Сионского вестника», сочинений госпожи Гион, «Ключа к таинствам натуры».
Конечно же, Иван Андреевич, как и любой московский торговец, не всякому поверял истинную цену книги. Чаще он, оценивающим взглядом пронзив покупателя, брал из мешка товар наугад и некоторое время делал вид, что любуется книгой, не имея сил расстаться с ней навек. На самом же деле он в это время молчком рассуждал: «Барин-то дурень дурнем, а все туда же, в образованные тянется, хоть у него на лбу написано, что, окромя Святцев, он в книги не заглядывал. Пыжься, пыжься, я вот с тебя сейчас лоск-то соскоблю».
— Десять рублев! — решительно объявлял Чихирин.
— Да помилуй, — терялся от неожиданности просвещенный барин, — отчего так дорого? Я намедни за двадцать копеек брал, и почти новую книгу.
— А вы, ваше благородие, поищите такую — и за двадцать рублев не сыщете. Это ж купчишке какому-нибудь, ему лишь бы цена была необременительная, и все! А вам — я же понимаю благородного человека — главное, особенную книгу иметь, чтобы в ней эдакая загадочная витиеватость проступала.
— Что ж, я же не отказываюсь, я непременно возьму, хоть ты и дорого просишь, — вздыхал обреченный аристократ и становился обладателем «Искусства лить пушки» Монжа.
— А не желаете для супружницы пристойное чтение приобрести?
Иван Андреевич извлекал из недр бездонного мешка «О благородстве и преимуществе женского пола» Агриппы.
— Нет уж, уволь. — Одураченному покупателю все еще было жаль десяти потраченных рублей. — У нас целый шкап с книгами, там такое или что-то похожее уже есть.
— Как пожелаете, мы товар не навязываем — и так вмиг расходится.
Чихирин поспешно раскланивался и, довольный, покидал дом, где посчастливилось удачно пристроить рублевый товар.
Иной раз хозяева предлагали ходебщику, как называли разносчиков книг, поменять свои старые, обтрепанные книги на новенькие, и тут Иван Андреевич опять же выказывал сметку, отдавая Греча и Булгарина за старинные новиковские издания и даже допетровские бесценные фолианты с замысловатым начерком букв.
Бывало, приглашали его и юные наследники, продававшие сваленные в кучу родительские библиотеки оптом, на вес. Определив искушенным взглядом ценность многопудового товара, Чихирин спешил за деньгами к антикварам Панкратьевского переулка, которые все были староверы и большие ценители дониконовского письма. На следующий день он отдавал им долг книгами и рукописями с налетом стародавней старины.
Но кое-что из божественной литературы оборотистый букинист оставлял и для гостинодворских купцов, у которых потайные слова «масонство», «раскол» тотчас развязывали кошельки, а купленные книги на долгие годы переселялись в обширные комоды глухих домов Замоскворечья.
Для простого же народа Чихирин приберегал сказки о Еруслане и Бове, гадательные книги царя Соломона, лубочные картинки.
Иван Андреевич никогда не читал библиографических справочников, не знал иностранных языков, не был просвещенным знатоком литературы. Но его уважение к печатному слову, да и сама торговля таким пустяшным в ту пору товаром, как бывшая в употреблении книга, сеяли семена уважения к печатному слову, способствовали распространению собирательства, спасению редких изданий.
Книжная торговля в Москве к середине девятнадцатого века стала постепенно расширяться. Возле решетки университета торговали научными трактатами, у входа в Александровский сад шли в ход романы, или, говоря на языке того времени, изящная литература. Возле Большого московского трактира книгу брали охотнорядцы — чаще с возвратом, напрочет.
Антикварные лавки тянулись по Панкратьевскому переулку и Сретенке до самого Сухаревского рынка. Чихирин же имел лавочку на Смоленском рынке, возле которого — на Арбате, Пречистенке, Остоженке — проживало немало богатых и просвещенных господ. Были охочи до старинных книг и иноземные посланники в блестящих камзолах и замысловатых шляпах.
Но в Вербную субботу и другие дни народных гуляний, когда московские жители, по обычаю, стекались на Красную площадь, Чихирин переносил свою торговлю к Спасским воротам Кремля, располагаясь на том же месте, где до Отечественной войны 1812 года имел лавочку первый русский антикварий Ферапонтов. У Ферапонтова когда-то запасались пособиями для научных исследований профессора Московского университета Барсов, Синьковский, Баузе; обогащали свои бесценные собрания граф А. И. Мусин-Пушкин, граф Ф. А. Толстой, П. Л. Бекетов. Теперь же, стал замечать Чихирин, книги все чаще стали покупать купцы, мещане, крестьяне, и среди простого народа стали появляться собиратели до того ученые, что против них дворяне — полные невежды. Не странно ли это: и деньги, и земли, и даже само просвещение все заметнее перекочевывают из высшего сословия в низшее?..
