Я вспоминаю этот день, вспоминаю Эрмлера, Семена Деревянского, который был вторым режиссером, многих актеров. Это благодарная память, и время не в силах ее стереть.
Моим партнером был Сергей Бондарчук — тогда молодой, очень красивый, еще не «забронзовевший». У меня не сложились с ним отношения. К сожалению, это отразилось потом на моей жизни. И даже сегодня, когда я сталкиваюсь с людьми, которые работали с Сергеем Федоровичем, с его поклонниками, родственниками и друзьями, чувствую их отрицательную энергию по отношению ко мне. Приходилось не раз слышать в киношной среде, что у него был тяжелый характер, временами он мог быть просто нетерпим. Возможно, это и так. Но он был при всем при том очень талантливым человеком. Наша интуитивная неприязнь — так бывает — никак не сказалась на фильме, зрители ее не только не заметили — они восхищались чистотой взаимоотношений героя и героини. Потом мне доводилось играть со многими замечательными актерами, но Сергей Бондарчук — первый из них.
Я всерьез думала, что у фильма «Неоконченная повесть» символическое для меня название. Моя личная киноповесть начиналась именно с него, и я надеялась, верила, что у нее будет продолжение. Съемки фильма оказались счастливым для меня временем. И хотя это был третий мой фильм, но в киномире я все еще оставалась новичком. Мне требовалось осваиваться в нем, искать свое место, добиваться, чтобы этот сложный мир после первых удач не отторгнул меня. Это было очень непросто, а в одиночку просто невозможно. К счастью, судьба подарила мне встречи с замечательными мастерами киноискусства. Я уже говорила о том, какую роль сыграли в моей жизни Эрмлер, Семен Деревянский. Уникальным актером и редким человеком был Эраст Павлович Гарин. Вспоминаю, как однажды ранним утром, а может, даже и ночью (стояли белые ночи, и невозможно было без часов определить время), в моем гостиничном номере раздался звонок. Я еще была не одета, что-то набросила на себя, подошла к двери, открыла. Это был Эраст Павлович Гарин. Он протянул мне ландыши. Мне и в голову не могло прийти, что это «знак» ухаживания. Я поставила цветы, потом мы сидели и разговаривали, по-моему, я даже приготовила чай. И вдруг я спросила его:
— Эраст Павлович, а который час?
У меня тогда еще не было часов.
Он ответил:
— Шесть…
Во сколько же он тогда пришел?
Где-то часов в восемь я отправилась на студию. За мной приехала помреж, с которой мы были в очень добрых отношениях, я ей рассказала, что ко мне заходил Эраст Павлович, принес цветы, пробыл недолго, и я так и не поняла, зачем он приходил. Помреж протянула загадочно:
— А-а-а, вон что…
И тут я узнала, что вчера вечером состоялся художественный совет и один из его членов предложил заменить актрису, которая, по его словам, ничем себя не проявила. Этой актрисой была я. Он хотел, чтобы главную роль отдали его жене.
Меня отстоял Эрмлер, и очень защищал Эраст Павлович. Я уже снималась в сцене с Гариным, и режиссер видел: я что-то могу, умею. Напомню, что героиня картины врач. Я жила в этом фильме той жизнью, которую знала, все получалось достоверно, мне даже не требовались консультанты.
Эраст Павлович, видимо, хотел, хотя впоследствии мы никогда не говорили об этом, как-то поднять мое настроение. Он боялся, что я приеду на студию, что-то узнаю о художественном совете и это выбьет меня из колеи, помешает работать. И он очень тонко дал понять, что требование снять меня с роли — амбициозная нелепость. Я хорошо делаю свою работу, и это признают коллеги. Да, с его стороны такие слова были проявлением добра, душевной щедрости.
Я впоследствии неоднократно встречалась с Эрастом Павловичем. Обычно это случалось в связи с какими-либо событиями. Помню, приходила к нему в театр не очень часто, потому что опасалась быть надоедливой. Я до сих пор чту Эраста Павловича как артиста и художника.
Мне, надо сказать, везло на хороших людей. Много лет спустя я летела в Америку с делегацией, которую возглавлял Николай Константинович Черкасов. У меня очень болели уши в самолете, на высоте. Было так больно, что я стонала, хотя всячески пыталась сдержать себя. Рядом со мной сидел Николай Константинович, он складывал свои длинные-длинные ладони, приоткрывал их, как бы имитируя зевок, и приговаривал: «Зевай, Линуша, зевай».
Была ночь, перелет длился тогда семнадцать часов, это довольно тяжело, а меня к тому же настигла моя всегдашняя беда — боль в ушах…
Сочувствие к страдающему человеку — не такое уж и редкое качество. Но оно может быть естественным или показным. Николай Константинович был очень искренним человеком.
Памятны мне и встречи с Софьей Владимировной Гиацинтовой, с которой мы вместе играли в «Неоконченной повести». Общение с большими мастерами всегда являлось для меня школой. Каждый раз я чувствовала, что познаю то, что мне не было дано смолоду, что не могла получить в юные годы. Я смотрю на своих коллег, которые выросли в окружении мастеров театра или кино, писателей, — у них все получалось как-то легче, потому что генетическая память существует как бы сама по себе, но, кроме того, есть еще память детских лет. Все знают, что если в детстве мы изучаем какой-либо язык, то он остается с нами навсегда. А у меня были большие пробелы из-за войны, жизни в провинциальном тихом украинском городке, и мне многое приходилось познавать уже позже, будучи взрослой.
Почти всегда в беседах с выдающимися людьми я молчала, впитывая то, что могла узнать от них. Гении щедро одаривают искорками своего таланта, даже не замечая этого. Встречаясь с Софьей Владимировной, я поняла, какой это большой мастер. Мне было с нею приятно и удобно работать.
Я вспоминаю «Неоконченную повесть» как истинное начало моей работы. Это время для меня оказалось очень насыщенным разными событиями, встречами, планами, поисками себя. Кроме съемок у меня проходили очень интересные пробы. Мне предложили попробоваться на роль Джеммы в «Оводе». Я пришла, уже загримировавшись, в павильон. Мне очень хотелось тогда играть все, что только возможно. А Джемма в «Оводе» — это же так здорово! На роль Овода пробовался замечательный Олег Стриженов. Черноволосого красавца я увидела в фотоцехе, куда меня привели делать фотографии. А когда пришла репетировать — там сидел другой актер, какой-то блондин. Достаточно миловидный, но я прежде всего почему-то заметила веснушки… Я не хотела репетировать с «блондином», была уверена, что буду играть со Стриженовым. Так и уехала, решив, что Олега подменяют другим актером: характер все-таки проявляется. Нет и нет! Я прямо сказала, что вижу себя в фильме только вместе со Стриженовым.
Недавно разговорились с Олегом на какой-то очередной киновстрече. И я напомнила ему об этом эпизоде. Он его запомнил совсем иначе, но оба мы немножко пожалели, что тогда судьба не свела нас вместе в одной картине. Олег очень уважительно относится ко мне, а я считаю, что он блистательный артист, который, к сожалению, не так востребован, как подобает человеку его таланта. Многое мог бы сыграть — и в молодые годы, и сегодня…
Еще у меня была проба на роль Виолы и Себастьяна в «Двенадцатой ночи». (Забегая вперед, скажу, что в этом фильме потом блестяще сыграла Клара Лучко, и я искренне порадовалась за нее.) Я была вся тогда в сомнениях и тревогах. «Двенадцатую ночь» должен был снимать Ян Борисович Фрид, очень известный режиссер, о котором говорили, что он не знает провалов. К тому же съемки намечались в Крыму — какой соблазн!
