А смотришь — ты жив! Невредим! Вставай! Вон в канаве твой двухколесный велосипед!
— Куда? У тебя упадок сил! — крикнул Клюнину Николай Михайлович.
— Муть, — отрезал Клюнин.
Он был уже в седле.
— А мушки в глазах?! Разбитость?! — ужасно нервничал Николай Михайлович. Как видно, с Клюниным все шло не по Энциклопедии.
— Разбитость, братцы мои!.. — сказал вдруг сторож с пистолетом. — Тут будет рублей на тыщу! Ты, Клюнин, если живой — плати! Или вставляй. Вот так.
А Клюнин:
— Чья курица? — и указывает на ту, злосчастную.
К чести курицы надо сказать, что места происшествия она не покинула.
— Моя! — с гордостью отвечает дядя Толя Тумпаков. — Крепкая, ноская, первомайской породы!..
Есть у него, кроме печек и паровоза, еще одно любимое дело. Дядя Толя — разводчик кур. Куры — его сокровище. Он их в Москву возит на Птичьем рынке продавать. А у нас в Москве останавливается.
Петухов мама укладывает спать в прихожей. Специально от света закрывает, чтоб они с восходом солнца дикую трель на весь дом не выдавали. Петухи бойцовские, встаешь с постели — наскакивают! Крылья хлопают! Пух-перо! Дядя Толя в пять утра на рынок собирается — поет: «Ой вы куры — куры-звери! Куры-звери, ой! Ой!..» И в нем самом что-то веселое, куриное, от первомайской породы! Это вам не Клюнин. Раз в жизни улыбнулся, и то, когда фотографировался на паспорт.
— Все слышали??! — вскричал тут Клюнин. — Тумпаков живность распустил, а мне — отвечай? Не первый случай!
— А какой? — сердито закричала тетя Галя Тумпакова, которая только что перестала плакать.
— Второй! — ответил Клюнин.
Он имел в виду то, что зимой дядя Толя избу вымораживал — боролся с тараканами. Раскрыл двери, распахнул окна, а сам пошел ночевать к Александру Митрофановичу.
С утра на снегу были обнаружены тараканьи следы. Тоненькой полосочкой тянулись — и прямо к дому Клюнина.
— Ну ты и жук! — сказал дядя Толя.
— От жука слышу!
Клюнин нажал на педаль и крикнул, ныряя по ухабам:
— Чья курица — тот и виноват.
Дело Клюнина и Тумпакова решали в Конфликтной комиссии леспромхоза. Меня, как единственного свидетеля, дедушка и тетя Нюра взяли с собой. Собрались в мастерской по черенкам для лопат. За главного — мой дедушка в своей вечной фетровой шляпе, по правую руку Александр Митрофанович, по левую — Николай Михайлович Козлов и общественница Ершова.
На выдвинутых вперед стульях сидели Клюнин и Тумпаков.
— Истец Клюнин жалуется на Тумпакова! — сказал мой дедушка и позвенел колокольчиком, — что Тумпаков содержит большое количество кур, за которыми должным образом не присматривает.
— Куры всегда ходят, — возразил Тумпаков.
— Ходят-ходят, но это противозаконно, — сказал Клюнин. — Они же страшные дела могут натворить.
— У Тумпакова, — начал речь Александр Митрофанович, — смягчающие обстоятельства! Он машинист паровоза, печник, человек с искоркой! А Клюнин — все «муть» да «муть»!
— Гриша не виноват! — сказал со своего места Николай Михайлович. И, наверное, не только я, но и многие в первый раз услышали, что Клюнина звали Гришей. — Загвоздка, товарищи, — объявил Николай Михайлович, — в коре головного мозга!
— В чем, в чем? — спрашивает тетя Нюра.
— В коре! — подтвердил Николай Михайлович. — У оптимистов — таких, как Тумпаков, кора соединяется слева. Оптимисты дольше живут и больше приносят пользы государству. А у Гриши Клюнина — справа. Поэтому Гриша — скептик и пессимист.
— И скандалист! — добавила тетя Галя.
Тут берет слово общественница Ершова.
— Кто из них виноват, — сказала, — зависит от того, по какой стороне дороги шла курица!.. Если по правой — то птица Тумпакова соблюдает правила уличного движения и пользуется теми же правами, что и пешеход!..
— А Тумпаков с курицей, — радостно подхватил Александр Митрофанович, — будут признаны невиновными!
— Ну, товарищ Ершова, — сказал мой дедушка, — вы у нас — прямо царь Соломон. Вопрос к свидетелю!
Да, курица не нарушала. Я так и сказала бы, но вспомнила, как прошлым летом пересидела в пруду и схватила ангину. А Клюнин принес растопленный жир свиньи. «Давись, а пей», — сказал тогда Клюнин. Гадость страшная, но он-то хотел добра!
А правда как же? А дядя Толя? Ведь он два раза катал меня на паровозе! Зато за него тетя Галя горой. И почему Клюнин такой один ходит?
— Лен! Ты чего? — спрашивает дедушка.
А я думаю! Свои ведь люди-то, не чужие!
Вот бы нашему Клюнину родственную душу найти! У которой тоже бы кора головного мозга справа соединялась. Привез бы ее сюда, показал бы окрестности. Мочило с тритонами! Логово кабанов!.. «Муть?» — он спросил бы. А она ответит: «Конечно, муть!»
— Да имел ли место вообще, — не вытерпела Ершова, — факт выскакивания курицы?..
— Факт выскакивания — да, — говорю.
И смотрю на деда. А мы с ним друг друга понимаем без слов.
— Сядь, Лен, — сказал дедушка и говорит: — Я, товарищи, недавно по радио слушал. Один ученый докладывал. «Все мы состоим из звездного вещества!» Ты, Митрофаныч! И гражданка Ершова! Ты, Клюнин, тоже не исключение!
Огорошив этим Конфликтную комиссию, дед мой, Иван Терентьевич, объявил:
— Не для протокола! Стекло вставлю я! При условии! Что Клюнин НИКОГДА — ни вслух, ни про себя — не скажет слова «муть».
Клюнин встал. Всегда сутулый, он выпрямился! Он голову поднял, хоть вечно ходит понурый! Глаза — как у боярыни Морозовой с картины художника Сурикова!..
— Чем так, дядь Вань, — сказал он, — лучше я сам!..
— Кремень! — крикнул кто-то из собравшихся. — Не отрекся!!!
И Конфликтная комиссия дружески двинулась в деревню. В самом деле, глупо разводить конфликты, раз уж все мы без исключения состоим из звездного вещества.
Семь летучих пассажиров
Поезд шел медленно, как будто ему не хотелось уезжать так поздно вечером.
— Билеты, пожалуйста! — на весь вагон раздался бас.
И к нам в купе явился проводник с черными бакенбардами, абхаз. Он забрал у мамы билеты, сунул в планшет и сказал:
— Приятного путешествия в нашем фирменном поезде!
А я на поезде не хотела. Я хотела на самолете. Но мама — ни в какую! Поэтому я сказала:
— Мне больше нравится самолет.
— На самолете быстрее, — согласился проводник. — Но в поезде! — Он поднял указательный палец и потряс им около бакенбарда. — Поезд — это поездка! Это путешествие! Это приключение!!
