– Ты уверен, что у сеньора и сеньоры Арройо есть для тебя место? – спрашивает Консуэло. – Насколько я понимаю, – поправьте меня, Инес, если я ошибаюсь, – их всего двое, и у них изрядно постояльцев, вдобавок к собственным детям. Что тебе не нравится в жизни дома с родителями?
– Они меня не понимают, – говорит мальчик.
Консуэло и Валентина переглядываются.
– «Мои родители меня не понимают», – задумчиво говорит Консуэло. – Где я это последний раз слышала? Умоляю, молодой человек: скажите мне, почему это так важно – чтобы родители вас понимали? Вам мало того, что они просто хорошие родители?
– Симон не понимает числа, – говорит мальчик.
– Я тоже не понимаю числа. Этим у нас занимается Роберта.
Мальчик молчит.
– Ты хорошо все обдумал, Давид? – спрашивает Валентина. – Все решил? Ты уверен, что через неделю у Арройо не передумаешь и не запросишься домой?
– Я не передумаю.
– Хорошо, – говорит Консуэло. Взглядывает на Валентину, на Альму. – Будь по-твоему, переселяйся в Академию. Плату мы с сеньорой Арройо обсудим. Но твои жалобы на родителей – что они тебя не понимают – задевают нас. Мне кажется, это чересчур: требовать от них, чтобы они не только были хорошими родителями, но еще и понимали тебя. Я вот уж точно тебя не понимаю.
– Я тоже, – говорит Валентина. Альма молчит.
– Ты не собираешься поблагодарить сеньору Консуэло, сеньору Валентину и сеньору Альму? – говорит Инес.
– Спасибо, – говорит мальчик.
Наутро Инес едет не в «Модас Модернас», а сопровождает их в Академию.
– Давид говорит, что хочет стать пансионером, – сообщает она Ане Магдалене. – Я не знаю, кто его надоумил, и не прошу вас говорить мне это. Просто скажите, есть ли у вас для него место?
– Это правда, Давид? Ты хочешь жить с нами?
– Да, – говорит мальчик.
– А вы, сеньора, против? – спрашивает Ана Магдалена. – Если вы против, почему просто не сказать «нет»?
Она обращается к Инес, но отвечает он, Симон.
– Мы не против этого его желания по той простой причине, что у нас нет на это сил, – говорит он. – С нами Давид всегда добивается своего, так или иначе. Такая уж у нас семья: один господин и двое слуг.
Инес это забавным не кажется. Ане Магдалене – тоже. Но Давид безмятежно улыбается.
– Девочкам нравится надежность, – говорит Ана Магдалена. – С мальчиками иначе. Для мальчиков – для некоторых мальчиков – отъезд из дома означает большое приключение. Однако, Давид, должна тебя предупредить: если ты переедешь жить к нам, господином ты больше не будешь. У нас дома господин – сеньор Арройо, а мальчики и девочки слушают, что он говорит. Принимаешь такие условия?
– Да, – говорит мальчик.
– Но только на будние дни, – говорит Инес. – На выходных он будет дома.
– Я составлю список вещей, которые нужно будет привезти вместе с ним, – говорит Ана Магдалена. – Не волнуйтесь. Если увижу, что ему одиноко и он тоскует по родителям, я вам позвоню. Алеша за ним тоже приглядит. Алеша к такому чуток.
– Алеша, – говорит он, Симон. – Кто такой Алеша?
– Алеша – человек, приглядывающий за пансионерами, – говорит Инес. – Я тебе говорила. Ты не слушал, что ли?
– Алеша – молодой человек, который нам помогает, – говорит Ана Магдалена. – Он – воспитанник Академии, он знает, как у нас все принято. Пансионеры – его особая обязанность. Он с ними питается, у него своя комната в общежитии. Он очень чуткий, добродушный и сочувствующий. Я вас с ним познакомлю.
Превращение приходящего ученика в проживающего оказывается проще некуда. Инес покупает маленький чемодан, куда складывает немногие туалетные принадлежности и смену одежды. Мальчик добавляет «Дон Кихота». Наутро он как ни в чем не бывало целует Инес на прощанье и идет вместе с ним, с Симоном, таща за собой чемодан.
Дмитрий, как обычно, встречает их в дверях.
– А, юный господин собирается здесь поселиться, – говорит Дмитрий, забирая у мальчика чемодан. – Великий день, это уж точно. День песен, плясок и забоя откормленного теленка[2].
– До свиданья, мой мальчик, – говорит он, Симон. – Будь умницей, увидимся в пятницу.
– Я умница, – говорит мальчик. – Я всегда умница.
Он смотрит, как Дмитрий с мальчиком уходят вверх по лестнице. И, следуя порыву, идет за ними. Он оказывается в студии как раз вовремя, чтобы увидеть, как мальчик бредет в жилую часть, рука об руку с Аной Магдаленой. Скорбь утраты накатывает на него, как туман. Наворачиваются слезы, которые он втуне пытается скрыть.
Дмитрий сочувственно обнимает его за плечи.
– Успокойтесь, – говорит Дмитрий.
Он не успокаивается, а, наоборот, разражается рыданьями. Дмитрий прижимает его к груди; он не сопротивляется. Позволяет себе всхлипнуть – раз, другой, третий, вдыхая глубоко и судорожно запахи табака и саржи. «Я отпускаю, – думает он. – Я отпускаю. Это простительно – отцу».
Приходит время, и слезы высыхают. Он высвобождается из объятий Дмитрия, прокашливается, шепчет слово, которое мыслится как благодарное, однако выбирается наружу бульканьем, и он, Симон, сбегает по лестнице.
В тот вечер дома он рассказывает Инес об этом происшествии – которое задним числом видится все страннее и страннее – даже не страннее, а нелепее.
– Я не знаю, что на меня нашло, – говорит он. – В конце концов, ребенка же не отняли и не заперли в тюрьму. Если ему станет одиноко, если он не поладит с этим Алешей, он может, как Ана Магдалена сказала, вернуться домой – за полчаса. Чего же я тогда так убивался? И на виду у Дмитрия – подумать только! У Дмитрия!
Но Инес где-то витает.
– Надо было положить ему теплую пижаму, – говорит она. – Я тебе дам с собой, отнесешь завтра?
Наутро он вручает Дмитрию пижаму в буром бумажном пакете, на котором написано имя Давида.
– Теплая одежда, от Инес, – говорит он. – Давиду не отдавайте, он слишком рассеянный. Отдайте Ане Магдалене – или, еще лучше, тому молодому человеку, который смотрит за пансионерами.
– Алеше. Передам ему, так точно.
– Инес беспокоится, что Давид может мерзнуть по ночам. Такая у нее натура – тревожная. Кстати, позвольте извиниться за сцену, которую я вчера устроил. Не знаю, что на меня нашло.
– Это любовь, – говорит Дмитрий. – Вы любите этого мальчика. И вас убило смотреть, как он отвернулся от вас вот эдак.
– Отвернулся? Вы не поняли. Давид от нас не отворачивался. Жизнь в Академии – это временное, это каприз, эксперимент. Когда ему надоест или станет грустно – вернется домой.
– Родителям всегда больно, когда их молодняк вылетает из гнезда, – говорит Дмитрий. – Это естественно. У вас мягкое сердце, я же вижу. У меня тоже сердце мягкое, невзирая на суровый вид. Не нужно стыдиться. Это у нас в природе – и у вас, и у меня. Мы такими родились. Мы – тюфяки. – Он ухмыляется. – Не то что у этой вашей Инес. Un corazón de cuero.
