Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
— Для того чтобы любить небо, не обязательно быть летчиком. И вообще, умные люди говорят: то, что сделано с любовью, и стоит долго и помнится всю жизнь.
После таких слов говорить больше не хотелось. Я забрался в спальник и, поразмышляв над словами Митрича, уснул сном хорошо поработавшего человека.
А утром, загрузив мотоцикл коробками и ведрами с ягодой, Митрич повез нас в Чингилей. Когда въехали в село, я попросил его подвезти нас к школе.
— Мне нужно повидаться со старой знакомой, — сказал я.
— С Анной Евстратовной, — догадался Митрич. — Это мы запросто. Но у нее сейчас уроки. Может, чуть попозже.
— Ничего, мы на минутку.
Митрич подъехал к деревянной, срубленной из вековых лесин школе и попросил бегающих во дворе девочек позвать Анну Евстратовну.
— Скажите, что к ней гости из города.
Девочки быстрыми глазами оглядели меня, прыснули и скрылись в школе.
Анна Евстратовна вышла в строгом сером костюме и в модных туфлях, что сразу бросилось мне в глаза, потому что ходить в них по улице после прошедших дождей было бы безумием. Увидев меня, Анна Евстратовна обрадовалась, сказала, что не ожидала, и, когда я начал мямлить, что заехал на минутку, она тут же настояла, чтобы я обязательно подождал, она сейчас закончит урок, и мы должны пообедать у нее.
Жила она здесь же, при школе, в пристрое, который, судя по свежим бревнам, был приделан совсем недавно.
— А вы зайдите, там не заперто, я сейчас подойду, — сказала она.
И мы зашли, но только с Мамушкиным. Митрич, сославшись на срочную работу, уехал по своим делам. Конечно, это было не жилье Мамушкина, у Анны Евстратовны все прибрано, чисто, крашеный пол, на столе — стопки тетрадей, на этажерке и полках — книги. И свежий пропитанный смолью и хвоей воздух.
Я еще раз осмотрел комнату, ну где же здесь можно было разложить парашют, его можно было показывать в разобранном виде только на школьном дворе или на аэродроме.
Коля нашел у Анны Евстратовны кастрюлю, наполнил ее ягодой, затем сходил в огород и подкопал картошку.
— Ну, чего расселся, давай будем чистить! — скомандовал он.
И мы начали чистить. Искоса я оглядывал комнату — так вот куда занесла ее учительская судьба! Через окно в комнату заглядывал кусочек неба, а далее был виден край деревенского поля, и, насколько хватало глаз, стояла тайга. А на столе небольшие часы отсчитывали свое и наше время. Оно неумолимо летело с такой скоростью, что даже и на самолете не угонишься.
Действительно, Анна пришла скоро, не вошла, а влетела, увидев, что мы заняты домашней работой, похвалила и, быстро переодевшись, придала нашим действиям ту осмысленность и законченность, которую может сделать только женщина.
Между делом она рассказывала, как ее здесь встретили, как быстро за пару дней соорудили вот этот пристрой.
— Побелили, покрасили, принесли новые табуретки и даже где-то разыскали барское кресло, перетянули его бараньей шкурой, а на пол под ноги бросили медвежью шкуру. Меня так и подмывало спросить про сырые чурки, но она и сама рассказала, как она боролась с вязкой, сырой древесиной, пытаясь растопить печь.
На это самое кресло она усадила меня, чтобы я чувствовал себя, как в кабине самолета. За столом, в свою очередь, я предложил ей помощь на тот случай, если потребуется что-то передать в город: отвезти, привезти посылку или ее саму в Иркутск. Она с улыбкой глянула на меня и сказала, что хотела бы передать в город работы учеников на конкурс.
— Нет проблем, передам, — бодрым голосом заверил я.
Она достала папочку и передала мне. Вместе с нею она передала пакет.
— А это вам с Иннокентием Михайловичем, — сказала она.
— Что это? — спросил я.
— Ондатровые шкурки, двенадцать штук, как раз на две шапки.
— Да ты что, я не могу и не буду брать такие подарки, — нахмурившись, сказал я.
— Ты меня обидишь, — ответила Анна. — Я была вам так благодарна!
— Бери, бери! — сказал Мамушкин. — Охотники здесь сдают их по пятьдесят копеек за штуку.
— Я их не покупала, мне принесли, сказали: сшейте себе шапку. Здесь такие холода!
— Они правы, здесь действительно холодно, — заметил я.
Мысли мои пошли зигзагами: взять, подумает, летчики все такие, берут и даже спасибо не говорят. Откажусь — обидится. Еще в детстве мама меня учила: не бери чужого. Взял — потерял. Отдал — приобрел. И тут до меня дошло. Должно быть, шкурки ей принес Митрич.
— Я не люблю меховые шапки. Мне нравятся платки, — сказала Анна.
— Нет, — твердым голосом сказал я. — Ты, пожалуйста, не обижайся. Мне Коля, — я кивнул на Мамушкина, — уже достал. — Мамушкин недоуменно глянул на меня, но я посмотрел на него долгим взглядом и он прикрыл уже раскрытый от возмущения рот.
На обратном пути к его обители Мамушкин выматерил меня, затем сказал, что к ноябрьским праздникам из тайги начнут выходить охотники и тогда он точно пришлет мне шкурки. За сданную пушнину государство платило охотникам гроши, и она уходила на сторону; в основном передавали или продавали в город; одним надо было устроить своих родственников в больницу, другим нужен был мотоцикл или лодочный мотор.
— А ты зря не взял, обидел девушку, — сказал Мамушкин. — Хочешь, я тебе соболей на шапку достану? Ты мне — пива, а я тебе — соболей. Идет?
— Я же не Чернышевский, — засмеялся я. — Это, говорят, он любил прохаживаться по Вилюйску в собольей шапке. Мне бы что-то попроще.
Была в нашей работе особая статья. О ней говорили мало, а если и говорили, то мимоходом, те дрожжи, которые вез радист Ватрушкина, не были чем-то особенным и из ряда вон выходящим событием. Многое чего приходилось возить летчикам. Так повелось, где-то чего-то много, а кому-то постоянно недостает.
Утром перед вылетом, у входа в стартовый здравпункт, нас поджидали разного рода ходоки. Одни просили привезти с Байкала рыбу, другие — орехи, ягоды, третьи — тушенку, гречку, тот же спирт и говорили, что просим не за себя и не для себя. Выяснялось, что у одного намечалась свадьба, у другого — именины или крестины, третьему надо было что-то нести в больницу. Поводов нагрузить, сделав заказ, было множество. Конечно, все то, что было в их просьбах, можно было найти на рынке, но там было дорого, а Ватрушкин, бывало, совсем не брал с них денег.
— Как пришло, так и ушло, — говорил он. — Богаче уже не стану, а бедным никогда не буду.
Чаще всего всю эту непредвиденную, левую работу он поручал мне, и я, не нарушая сложившихся традиций, брал передачи, посылки и разносил их по разным адресам. Хочешь стать командиром — терпи, говорил я самому себе. Но история с заказом Мамушкина имела продолжение. Однажды Ватрушкин, выслушав очередной, оформленный в привычные причитания, заказ, неожиданно для меня протянул ходоку десятку.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
