— Вороной мой, вороной Буйный, долгогривый. Что ты косишь тёмным глазом, Что храпишь, ретивый…
Распев пошёл легко и вольно — через пару мгновений уже не я пела, а мелодия сама вела меня за собой — неудержимо рвалась ввысь и вдаль, как тот самый вороной конь, звенела и переливалась широкими распевами, а сердце щемило — в эти мгновенья мне казалось, что я слышу тихий, вторящий моему пению голос отца…
Между тем одним напевом дело не ограничилось — крестьянину понравилось моё пение, и он немедля попросил спеть что-нибудь ещё, да и Ирко опять подкрепил его просьбу своей. Я не стала артачиться и снова запела, затихнув лишь тогда, когда памятные мне походные песни попросту иссякли, — на плечи навалилась непонятно откуда взявшаяся усталость, в пересохшем горле запершило… Ирко протянул мне флягу с водой, а крестьянин тихо произнёс:
— Хорошо пела — с душой… Твой отец «Лисом» служит? Да?
Я сглотнула внезапно вставший поперёк горла комок:
— Служил… Он погиб, когда мне одиннадцать было…
— Ясно… — кивнул крестьянин и немедля перескочил на другую тему, принявшись рассказывать о каком-то своём знакомом, который тоже когда-то служил… Поначалу я его ещё внимательно слушала, но голос крестьянина действовал как-то усыпляюще — где-то через час я снова прижалась к Ирко, закрыла глаза… И как-то сразу и крепко уснула…
В первые мгновения после пробуждения я не сразу сообразила, что происходит. Мерное покачивание… Пахнущее смолой и мёдом сукно, о которое трётся моя щека… Чьё-то ровное, тихое дыхание…
— Ирко! Ты опять!.. — Сообразив, что меня снова куда-то несут, я попыталась высвободиться, но Ирко лишь плотнее прижал меня к себе.
— Тише, Эрка. По лесу тоже босиком ходить не стоит…
— По лесу?! — Я перевела взгляд на окружающие нас деревья… Сгустившийся вокруг сумрак указывал, что уже поздний вечер… Это же сколько времени я проспала?..
— Ты лёгкая — можно до утра нести и не почувствовать, — поспешил успокоить меня Ирко и тут же неожиданно добавил: — И поёшь точно весничка…
— Ну, это смотря с кем сравнивать… — вспомнив эту маленькую, но звонкую птичку, я неожиданно засмущалась и снова уткнулась лицом в куртку Ирко, а тот тихо заметил:
— Ну, вот и пришли…
Увидев массивный бревенчатый дом, я едва не спросила, зачем он принёс меня к себе, но вовремя прикусила язык. Ясно же, зачем: не зря меня Кветка с утра напутствовала не возвращаться сегодня домой и ни о чём не беспокоиться. Первая брачная ночь спешки и чужих глаз не любит…
Ирко внёс меня в дом на руках и, миновав большую горницу, зашёл в одну из боковых. Осторожно опустил на застеленную пёстрыми одеялами кровать. Подошёл к столу и зажёг свечу. Потом присел рядом со мной… Его дыхание, до того спокойное и мерное, неожиданно переменилось, став частым и каким-то прерывистым, и я, почему-то испугавшись этой перемены, судорожно впилась пальцами в одеяло.
— Ирко… Принеси мне воды, пожалуйста… Только холодной — из колодца…
— Сейчас… — Ирко вышел, а я ещё раз огляделась: и сам дом, и его внутреннее убранство полностью соответствовали своим хозяевам — всё большое, основательное, тяжёлое… Не моё и не для меня — даже кровать, на которой я сижу, слишком большая. Мне в ней, как в стогу, потеряться можно… Горло словно бы сжала чья-то рука, стало душно и невероятно тяжело, и я поспешила снять с шеи многочисленные бусы. Полегчало, но совсем немного, и я недолго думая принялась расплетать косу… Провела пальцами по волосам, разделяя пряди, тряхнула головой так, что волосы рассыпались по плечам…
— Звёздочка моя… — Я подняла глаза и увидела, что Ирко уже стоит в дверях, судорожно сжимая в руках ковшик с водой, — лицо его как-то странно изменилось, а глаза словно бы затуманились… Сообразив, куда он смотрит, я попыталась поправить окончательно сползшую с плеча рубашку, но Ирко, отставив воду на стол, уже шагнул ко мне.
— Нет… Не прячься больше… — Услышав этот до странности охрипший голос, я замерла, опустив голову, а Ирко сел рядом, провёл рукою по моему оголившемуся плечу, по груди. — Горлинка моя, я так ждал…
Оборвав себя на полуслове, он зарылся лицом в мои волосы, потом вновь отстранился.
— Ты сейчас такая красивая — ещё бы цветы в волосы, и от Лесной Хозяйки не отличить…
Я изумлённо взглянула на явно объевшегося белены парня.
— Полно, Ирко… Разве ты её видел?!
Вместо ответа Ирко с силой прижал меня к себе, а его губы впились в мои. Я испуганно рванулась, но это привело лишь к тому, что в следующее мгновенье я оказалась вжатой в перину, а Ирко навис надо мною сверху… Исступлённое лицо, хриплое, отрывистое дыханье… И взгляд — хмельной, страшный…
— Ирко… — отчаянно прошептала я, но прежний тихий и ласковый парень так и не вернулся, а нависший надо мною незнакомец почти простонал:
— Горлинка…
Разорвав завязки моей и без этого уже съехавшей дальше некуда рубашки, Ирко начал судорожно целовать оголившуюся грудь. Я, уперевшись ладонями ему в плечи, попыталась оттолкнуть его от себя, но потом замерла, вовремя вспомнив, что теперь он мой муж… Он имеет полное право взять то, что хочет, и я обязана ему подчиниться…
Часто задышав, Ирко ещё больше навалился на меня, его рука скользнула вниз… Боль, острая и резкая, заставила меня сжать зубы и выгнуться дугой, а перед моими глазами вновь возникла та заполненная амэнцами комната и распластанные на полу сестра и мать… Но теперь я не наблюдала за происходящим со стороны — я сама оказалась рядом с ними, а движения насильников сливались воедино с колебанием бёдер Ирко… От этого мне стало не только больно, но ещё и горько, а из глаз сами собою побежали слёзы. Я плотно зажмурилась, но это не помогло — щёки почти мгновенно стали мокрыми от солёной влаги… Ирко выгнулся, а потом со стоном повалился на меня, уткнулся лицом в мою щёку…
