Мы, конечно, осознавали, за что наказаны, и это тоже воспринималось и запоминалось. И даже когда, уже постарше мы пробовали потихоньку курить и стали поздно домой приходить, то не сказал бы, что с нами в семье бабушка жестко обходилась. Была какая-то глубинная народная мудрость во всех ее поступках и отношениях с детьми, родными, окружающими – без злобы, без мстительности, без обид, а уж жизнь, точнее, советская власть ее потрепала. Я бы попробовал сформулировать жизненный принцип бабушки так: уважая себя, уважай и других, независимо от возраста, состоятельности, положения в обществе. Она прожила большую жизнь и не изменяла этому принципу. Сама она и две ее сестры, брат были не из бедной семьи. Более-менее зажиточные сестры и брат не были репрессированы, как-то вовремя разбежались, не засветились. Я читал книги волгоградского историка, который подтверждал, что больше других пострадал род Лузиковых.
Помню еще из детства, что там, где сейчас храм Иоанна Предтечи, раньше был склад муки, рядом затопленные бомбоубежища. Это были огромные подвалы. И мы по этим подвалах, кто в сапогах, кто босиком, лазали. А далее за храмом был большой хлебный магазин, туда ходили покупать хлеб, помните, такой формы – «ракета», очень вкусный. Пока до дома дойдешь, полбулки съедаешь, и этот хлеб не плесневел, он мог зачерстветь, но никогда не плесневел. А знаете, почему? Раньше хлеб делали на дрожжах, на хорошей опаре. Я ведь по первой своей специальности специалист по хлебопечению, был механиком технологического оборудования на хлебозаводе в Астрахани, Камышине, Николаевке и немножко работал в Новополтавке Волгоградской области. Так что понимаю, что такое настоящий хлеб. А когда его из магазина привозили на завод, нереализованный, черствый, но не плесневелый, здесь его измельчали, заново заквашивали и отправляли на продажу, и никаких нареканий у населения не было, потому что хлеб был хороший, но теперь уже второго сорта. А современный хлеб, который выпекают по ускоренной технологии, разломишь – он хлебом и не пахнет. А когда моя бабушка пекла хлеб, пироги, я уж не говорю про куличи, вкуснейший запах стоял во всех комнатах, и эти куличи, мне казалось, могли вечно стоять.
У бабушки висела трехостка – это казачья плетка с деревянной круглой ручкой, к которой крепилась три хлыста из кожи. Когда бабушка ловила нас, детвору, на очередных проказах, то говорила: я вот сейчас вам задам трехосткой, но до этого никогда не доходило. А для чего еще, кроме острастки, нужна трехостка, не знаю. Для кнута она короткая, лошадей погонять ею нельзя – так для чего? Как в театре какой-то атрибут, так и она висела на кухне. А в горнице в красном углу всегда были иконы, и постоянно горела свечка.
Бабушка была мастерицей печь пироги и куличи, дома солили помидоры, огурцы, варенье из ягод варили. Ой, какая прелесть! У бабушки на базаре Большие Исады было свое место, она продавала букеты георгинов. Это были не букеты, а художественное произведение. Она делала основание и на него красиво выкладывала цветы. Помнится, что весь подвал был завален клубнями георгинов, бабушка их песком пересыпала и так хранила до высадки. А я помогал сажать эти клубни, весь двор был засажен георгинами. Продав очередной букет на Больших Исадах, она покупала мне такого красного петуха на палочке, вкус до сих пор помнится, а для семьи – куриные потрошки на суп. И так мы возвращались с ней с базара. Я иду впереди с красным сладким петухом, за мной бабушка.
Дома готовили суп, пили чай, разговаривали. Казацкий жаргон интересный. Бабушка обычно причитала «Господи, помилуй» и так далее. По казачьему укладу впереди всегда шел мужчина, а за ним женщина, это была традиция. Они были чистоплотны – и в доме, и во дворе всегда чистота и порядок.
Праздники всегда отмечались соборно, это и религиозные праздники, и дни рождения, и другие важные события в жизни страны и семьи. Собирались все родственники, в основном, мы все шли к Ситниковым (Никитиным) на Каховского. За моей бабушкой были закреплены ее знаменитые пироги с мясом и капустой, которые она готовила в русской печи. А корочка была тоненькая-тонень-кая, и начинка, пальчики оближешь. Пироги перекладывались на деревянные блюда, а сверху накрывались полотенцем. Когда стол уже был накрыт к торжеству, все садились, женщины обычно в белых платочках, выпивали по две-три рюмочки, закусывали от души и потом начинали петь. Песенную манеру на разные голоса привезли с Дона и пели так здорово, задушевно…
Конечно, посещали каждую церковную службу. Без этого не обходился ни один праздник.
Они хорошо одевались. Женщины всегда в светлых платьях, обязательно в белых платочках, носочки, туфельки мягкие.
Не помню, чтобы была зависть к кому-то, кто лучше устроился, богаче живет… Они и сами жили до раскулачивания в достатке, созданном собственным трудом. Но и после всего, что произошло, что испытали, наши родители и предки не озлобились, не очерствели. И это было очень важно для воспитания младших поколений. В семье, кстати, ценили книгу, в основном, все были грамотные.
И еще чем мы с ней по вечерам занимались. Она любила вязать, у нее получались шикарные платки. Она вязала, а я шерсть мыл, чесал, затем наворачивал на веретено, а она вязала… Я и сам могу вязать. У нее были подрамники, она на них надевала платки, они на них подсушивались. Расправлялись. Это тоже было искусство. Бабушка вязала платки двух видов: зимние – толстые, тяжелые, обычно серые и черные, а летние – легкие, всегда белые.
Бабушка рассказывала такой случай: у нее была корова, а во время войны всех привлекали на работы, это назывался трудовой фронт. А Астрахань ведь бомбили. В районе нынешнего сельхозтехникума тогда были шикарные сады, их охраняли собаки. И вот туда в войну бабушка ходила пасти коров. «А когда немецкие самолеты налетали и сбрасывали бомбы, – рассказывала она, – мы за коров прячемся, осколки на коров летели, а мы под коровами прятались».
Отец получил медаль «За боевые заслуги» одновременно с Петей, который погиб, а в это время находился от него в 80-и километрах на одном фронте, на одном участке. Это было уже в Польше. Я сравнил это по наградным документам, Петру награда присвоена посмертно. И вот ведь смотрите: семья пострадала от Советской власти, а сын пошел воевать и погиб за советскую власть…»
Татьяна Тимофеевна (Тихоновна) ЛУЗИКОВА:
«Папа мой, Лузиков Тимофей Тимофеевич, всегда выглядел, как настоящий английский денди – сдержанный, интеллигентный, начитанный. Всегда на нем был костюм, рубашка и так идущий ему галстук. Всегда в командировках, недосягаемый, занятой. Научил меня игре в шахматы.
Мама, Лузикова Галина Григорьевна, добрая, приветливая. С лучистыми серо-голубыми глазами, белозубой очаровательной улыбкой и незабываемым жизнерадостным смехом. Всегда с нами. В тяжёлых условиях глубинки создавала каким-то невероятным образом уют. В постоянном движении.
Любовь друг к другу, к родственникам, к друзьям – вот то, что несли мои родители.
Я выросла в любви, уважении и гостеприимстве. Наши двери всегда были открыты. На праздники столы ставились на две комнаты.
Первые мои воспоминания из детства – это холодный, продрогший Охотск на берегу одноименного моря, которое подкатывало по тяжелой серой гальке прямо под порог нашего дома. Мы часто с сестрой ходили по берегу после отлива, еле вытаскивая ноги из зыбучей мокрой гальки. Встречали огромные медузы, выброшенные на берег. Я двумя ногами запрыгивала в центр медузы и пыталась удержаться на раскачивающейся поверхности.
