– Как так? – спросил Иван; он всегда думал, что религия – это как раз о добре и зле.
– Представьте себе, – развеселился Аскербай, – до Заратустры религии не диктовали норм поведения, потому как, что бы ты ни делал, солнце все равно взойдет и зайдет, Нил все равно разольется, и хороший ты, плохой – это дело твое и твоих соседей, но никак не влияет на баланс мироздания. Так и было, пока Заратустра не подменил порядок и хаос добром и злом. Он силам природы дал моральную оценку, понимаете? А они – просто силы природы.
Иван кивнул:
– И потом? Что потом?
– Как что? – удивился Аскербай. – Раз мораль, то добро должно восторжествовать, иначе зачем? Битва больше не может быть вечной: наступит конец света, когда молодой спаситель победит силы зла и на земле установится Царство Божие.
Он посмотрел Ивану в глаза и добавил:
– Для праведных то есть.
– А остальные? – спросил Иван.
– А остальные, – улыбнулся Аскербай, – будут уничтожены вместе со злом. Знакомо звучит?
Он отпил красноватый настой, ожидая вопросов. Его темные, почти черные глаза заблестели, перестали быть матовыми, словно смочились слезами. Иван молчал, пытаясь вспомнить, где он все это слышал.
– Вот, – Аскербай потянулся, – отсюда и христианство, и ислам, и марксизм, и все остальные апокалипсические учения. Чтобы попасть в Царство Божие или в коммунизм, нужно выбрать сторону в этой битве, занять свое место. На людей, на каждого из нас возложили личную ответственность за судьбу мира. Вот такой Заратустра.
Он помолчал, слушая урчание холодильника, и сказал:
– А битвы-то никакой нет.
– Это как же? – спросил Иван. – Как битвы нет?
– Да уж так. Нет, и все, – заверил его Аскербай. – И не было никогда. Восход и закат есть, день и ночь есть, посев и урожай есть, а битвы добра и зла нет. Просто удобно держать людей в рамках катастрофического мышления, постоянно надвигающегося апокалипсиса. Чтобы чувствовали себя как солдаты в строю.
– Для чего это? Кому это нужно? – Иван понимал, что Аскербай его давно подводил к этому разговору и книги давал для того читать. – Чем так лучше?
– Удобнее, – сказал Аскербай. – Солдаты, знаете ли, слушаются старших по званию.
5
На Новый год Иван поехал домой. Он не был дома с отъезда и звонил матери раз в две недели, хотя не знал, о чем говорить: и она и город стали далеким прошлым, словно случились не с ним, а с другим.
Иван удивился, что дорога назад оказалась короче, чем он помнил. В автобусе после Кинешмы появились знакомые люди, и они расспрашивали о жизни в Москве, перебивая и отвечая на свои же вопросы.
Иван вез матери деньги и новогодний подарок. Он долго мучился, не зная, что купить, и после работы ходил по украшенным предпраздничным магазинам, простаивая в женских отделах и глядя на непонятный ему товар. Отчаявшись, Иван спросил совета у кадровички Петровой. Та задала множество вопросов: какого мать роста, какие у нее глаза, волосы – всякую глупость. Иван не помнил цвета глаз матери и удивился, поняв, что никогда на нее внимательно не смотрел.
Петрова вздохнула и посоветовала купить что-нибудь теплое на зиму. Что – не сказала, и потому Иван, помучившись еще пару дней, купил матери красную блестящую сумку. Он видел такие у нарядных женских манекенов в витрине универмага “Москва”.
Петрова теперь была к нему внимательна и на новогоднем корпоративном вечере сообщила Ивану, что им интересуются. Иван не понял и спросил – по поводу регистрации? Она не успела ответить, как к ним подошел лысоватый парень лет тридцати в хорошем костюме, которого Иван не знал, хотя раньше видел: тот работал на втором этаже, где сидело начальство.
Парень улыбался. От него пахло кислым шампанским.
– Петров? – спросил парень. – Ну, встретились наконец. Я – Кирюшин.
Он протянул Ивану руку, и тот, как был, сидя, ее пожал.
– Верунчик, – сказал Кирюшин, – я у тебя Петрова на два слова украду, а потом верну, хорошо?
– А вот не отпущу, – засмеялась Петрова и взяла Ивана под руку. – Самой нужен.
Иван чувствовал себя глупо: ему было стыдно за ее кокетство. Он понимал, что она хочет ему польстить, но у нее это выходило слишком нарочито. “Аскербаю, – подумал Иван, – с ней было бы скучно”.
– Ладно тебе, – выдерживая тон, сказал Кирюшин. – Нам о делах поговорить нужно: его Палыч требует.
Иван пошел за Кирюшиным в угол, где сидело начальство. Там курили и на столе стояло виски, какое Иван видел только на рекламных щитах: его обычно пили красивые брюнеты, которых за это любили красивые блондинки.
– Это Петров, Геннадий Палыч, – представил Ивана Кирюшин. – По НЕТМЕКО.
– Садись, – не взглянув на Ивана, приказал Геннадий Палыч и продолжил разговор с другими краснолицыми людьми за столом: – Вот такая поебень по налоговой. После праздников самому придется ехать улаживать.
Иван сел, чуть боком, показывая, что не слушает чужие разговоры.
Геннадий Палыч закончил ругать налоговую службу и повернулся к Ивану. Тот точно не знал, кто такой Геннадий Палыч, но имя в банке звучало часто, и был он большое начальство.
– Давай выпей, Петров. – Геннадий Павлович говорил командами, отрывистым низким голосом.
Иван подобрался, ожидая расспросов по НЕТМЕКО и НЕТРОТОРГу: он понимал, что однажды все раскроется, но по тону знал – не сейчас.
Геннадий Палыч налил Ивану виски в чужой стакан, из которого уже пили, и спросил:
– Не за рулем?
– Нет, – сказал Иван. – Праздник же. Ему казалось стыдным признаться, что он ездит в метро.
Они выпили, и Геннадий Палыч одобрительно кивнул в сторону Кирюшина:
– Анатолий говорит, что ты рост по НЕТМЕКО вовремя заметил. Молодцом. Какие соображения?
Виски Ивану не понравилось: оно отдавало дымом и бочкой.
Стараясь не глядеть в маленькие, глубоко сидящие глаза Геннадия Палыча, Иван сказал:
– Заметил Анатолий. Я только данные составляю и ему отсылаю.
Кирюшин довольно засмеялся. Он хлопнул Ивана по плечу и снова засмеялся:
– Скромничает, Геннадий Палыч. Он первым про кредит на стороне догадался. Мы все время в контакте, и его прогнозы по росту НЕТМЕКО пока оправдались. Петров у нас дельный.
– Значит, так, Петров, – объявил Геннадий Палыч, – мы с Кирюшиным уже обсудили: после праздников – выйдешь к нему в отдел. Займешься кредитом для НЕТМЕКО; нам их нужно обратно переманить. Ответственность, понятно, другая, но и деньги будут другие. Справишься?
– Непременно, – сказал Иван. – Большое спасибо. – Он повернулся к Кирюшину: – Тебе, Толя, спасибо.
