Измученные саксы развели костры, чтоб обогреться и приготовить пищу. Не успели они закончить трапезу, как невдалеке показался большой отряд всадников. Впереди ехал нарядно одетый сеньор — то был вассал герцога Норманнского граф Гюи Понтьесский. Подъехав к саксам, владетель Понтье представился, узнал, кто перед ним, и без лишних слов предложил сдаться на его милость, сославшись при этом на Береговое право[12].
Оторопевшие хускерлы схватились за мечи, но Гарольд жестом остановил их. У него полтора десятка усталых людей, у противника — не менее пятидесяти воинов, сопротивляться было бессмысленно.
— Вот мой меч, — холодно произнёс он, обнажая клинок и собираясь передать его в руки врага.
— Оставь себе, — покачал головой понтьесец. — Ты почётный пленник. Садись на этого коня и следуй за мной. Я приму тебя как знатного гостя, с радушием, достойным твоего высокого сана.
— У нас в Англии так гостей не встречают, — усмехнулся Гарольд.
— А у нас встречают, — пожал плечами граф Гюи. — Везде свои обычаи.
Его люди окружили саксов, и кавалькада двинулась к Понтье...
Прошло несколько дней, и весть о пленении графа долетела до Руана.
— Какого дьявола! — вскричал Вильгельм, узнав о случившемся. — Он что, с ума сошёл?!
— Кто, монсеньор? — не понял друг и первый советник лорд-сенешаль[13]Фитц-Осберн.
— Этот наглец Гюи! — рыкнул герцог. — В какое положение он меня ставит!
Не медля ни секунды, Вильгельм в сопровождении приближённых помчался в Понтье. Прибыв туда, он крайне резко переговорил со своим вассалом.
— Но ведь Береговое право никто не отменял, монсеньор! — оправдывался граф Гюи.
— Лишь последний болван мог пленить фаворита английского короля! — кричал герцог.
— Я попросил бы... — начал было граф.
— Довольно, Гюи! — оборвал его Вильгельм. — Ты ищешь ссоры?
— Отнюдь, монсеньор... — побледнел понтьесец. — Но как быть с выкупом?
— Ты получишь его. А теперь веди меня к графу!
* * *
И вот они встретились — норманн и сакс. Перед Вильгельмом стоял статный широкоплечий мужчина лет сорока, одетый в просторную зелёную тунику. В чертах его мужественного лица читалось благородство и достоинство, а голубые глаза излучали ум и лёгкую грусть.
Перед Гарольдом же был смуглый, тёмноволосый гигант, с плеч которого спадал пурпурный плащ, скреплённый у правого плеча рубиновой застёжкой. Его выразительное и по-своему привлекательное лицо невольно притягивало взгляд — особенно примечательны были чёрные пронзительные глаза, прячущиеся под густыми бровями, и тяжёлый подбородок, хищно выдвинутый вперёд. Всё его мощное тело излучало звериную силу и непреклонную волю, взор светился хитростью и умом.
Вильгельм был ещё сравнительно молод, тридцать семь лет не возраст для мужчины, но в его коротко стриженных волосах уже виднелся иней, а в глубине глаз затаилась бесконечная усталость. Да и чему тут удивляться? Быть незаконнорождённым во все времена значило быть никем. Лишь бычье упорство, помноженное на ум и смелость, позволили юному Вильгельму отстоять своё право на наследство. В бескомпромиссной борьбе пролетели лучшие годы. Герцог окреп и ожесточился, ибо судьба не оставила ему выбора — только агрессивность и безжалостность позволяли выжить...
* * *
— Позволь принести мои глубочайшие извинения, граф, — прервал паузу Вильгельм.
— Пустое, — пожал плечами Гарольд.
— Надеюсь, тебя тут достойно приняли?
— Приняли, как могли, — усмехнулся граф.
— Прости этого недостойного Гюи, — виновато сказал Вильгельм. — Алчность помутила его разум.
— Бывает.
— Я постараюсь загладить его вину. Надеюсь, ты примешь моё приглашение и посетишь Руан?
— Приму, — кивнул сакс, — ведь я плыл к тебе.
— Вот и прекрасно, — потёр руки норманн.
— Монсеньор, — прервал разговор появившийся на пороге граф Гюи. — В обеденном зале всё готово.
— Ну уж нет, — отмахнулся герцог. — Ты не заслужил чести разделить с нами трапезу. Мы отправляемся немедля.
* * *
Прибыв в Руан, Гарольд встретился с братом. Они обнялись.
— Ты стал мужчиной, Вальтов, — с грустью произнёс граф и, оглядев французский наряд брата, добавил: — И выглядишь как истый норманн.
— Тут не так уж плохо, — улыбнулся Вальтов. — Ко мне относились с должным уважением... Но не тревожься, в душе я остался саксом.
— Вот и славно. А это кто? Неужто Хакон?
— Вы узнали меня, дядя? — расплылся в улыбке юноша.
— Узнал, узнал! Как можно не узнать! — смеялся граф, обнимая племянника.
Вильгельм с улыбкой наблюдал за встречей. Дав саксам наговориться, он пригласил их в обеденный зал, где заканчивались приготовления к трапезе. Герцог усадил гостя подле себя и был внимателен и предупредителен. Гарольд же держался просто и скромно, ничем не выказывая, как больно ранило его внезапное пленение и сколь неприятны ему насмешливо-снисходительные взгляды, которые он встречал вокруг.
Сам же обед своей пышностью мог поспорить с королевскими пирами — чеканная золотая посуда, украшенная драгоценными камнями, соседствовала на столах с бокалами толстого стекла и высокими бронзовыми шандалами, в которых горели десятки свечей. Вдоль столов сновали нарядные пажи, разнося серебряные сосуды с розовой водой. Едва гости успели омыть в них руки, как загремели фанфары, оповещая о начале трапезы. Отведав одних яств, пирующие под звуки труб приступали к другим. Тонкие паштеты уступали место изысканной дичи, жаркое — фруктам и заморским сладостям, франкские вина — напиткам, привезённым из Италии, Греции и Испании.
Норманны, перенявшие от французов утончённые манеры, ели и пили умеренно. Отдав дань герцогской кухне, сеньоры и их дамы негромко беседовали или слушали пение менестрелей.
Гарольд внимательно наблюдал за происходящим. Напыщенная чванливость норманнов вызывала у него лишь снисходительную усмешку. Он с удовлетворением отмечал, насколько проще и душевней были нравы его родины.
— Как ты находишь пир, мой любезный друг? — обратился к нему Вильгельм.
— Пир великолепен, — похвалил Гарольд, не желая обидеть хозяина.
Герцог удовлетворённо кивнул.
* * *
