— «Юный кинолог» или что-то вроде этого. Школьники туда со своими мелкими шавочками ходят. Общий курс дрессировки, аджилити, да всякие цирковые номера. Колька им про собак рассказывает, как ухаживать, да как воспитывать. Щенков каких-то вечно пристраивают. Ребятишки его любят, между прочим. Да и не только ребятишки. Светлый он какой-то. Нет в нем злости, что из Юрки лезла. Хотя, тоже бывший спортсмен.
— Рыбкин?
— Ну да. Мы и не знали, что он спортом серьезно занимался, пока дружок его по секции к нам не забрел.
Димыч передумал уходить. Оперся спиной о стену, протянул Давыдову сигаретную пачку, закурил сам. Петр Алексеевич от сигареты не отказался, затянулся с видимым удовольствием и продолжил, в ответ на Захаровский вопросительный взгляд:
— С месяц назад пришел к нам на занятие парень один. Мы как раз к соревнованиям готовились, собачек натаскивали. И Коля тоже в костюме бегал. Он его не сразу и заметил. А парнишка видно, что не наш. Без собаки пришел, и на чужих смотрел без особого интереса. К нам приходят часто без собак. Узнать, сколько занятия стоят, да в группу записаться. Но таких сразу видно — они на собак смотрят, щенкам умиляются. А этот сел на скамейку, как неродной, и сидит, по сторонам смотрит. А как у Кольки перерыв случился, так он прямиком к нему. Мне показалось, что Коля его и узнал-то не сразу. А потом ничего, разговаривают, смотрю. Потом парень тот ушел, а мы у Коли спросили, кто это был. Вот тогда он только и рассказал, что спортом раньше занимался, а парень тот, Игорь, по секции знакомый. Лет десять, говорит, не виделись, а тут вспомнил, появился.
— А зачем приходил, не сказал?
— Да вроде, фигурантом тоже хотел попробовать, приходил узнавать, что и как. Я Коле сразу сказал, что не выйдет из его знакомца фигуранта. Он собак боится, сразу видно.
— Больше не приходил?
— Да нет, приходил еще пару раз. Повертелся тут, посмотрел. И больше не появлялся. Понял, видно, что не для него это занятие.
— А каким спортом они занимались? — спросил Димыч как бы невзначай.
— Пулевой стрельбой. Никогда бы на Кольку не подумал, что он стрелок. Совсем не для его характера спорт. Может, потому и бросил.
Димыч вмял окурок в жестяную банку, стоявшую тут же, на перилах, и попросил:
— Петр Алексеевич, а вот те пара человек, что с Кузнецовым никогда не ругались, они кто?
— Какая пара? — не понял Давыдов.
— Ну, вы говорили, что проще назвать, кто с Кузнецовым не ругался.
— Так это я для красного словца, — засмеялся Давыдов. — А вы сразу и прицепились. Пару человек не назову, уж больно сложный характер у Юрки был, царство ему небесное. А вот, если хотите, что-то хорошее про него услышать, поговорите с Таней Ковалевой. Они дружили, вроде.
— В каком смысле «дружили»?
— Про смыслы не скажу, не люблю сплетничать. Но общались часто, и клиентов ей Юрка подкидывал, рекламировал, можно сказать. Татьяна — хендлер очень неплохой.
— Кто? — обессилено уточнил Димыч. — По-русски это как будет?
— По-русски это будет «демонстратор собак». Человек, который показывает собаку на выставке. Тоже целое искусство. Сейчас Татьянин телефон принесу, был у меня где-то, на всякий случай.
С Таней Ковалевой Димыч созвонился тут же, едва домик центра дрессировки скрылся за деревьями. Договорились встретиться завтра, часиков в двенадцать. Я сообщила, как бы невзначай, что свободна в любой день на этой неделе. Захаров сделал вид, что не понимает моих намеков и снова взялся звонить кому-то.
— Это Захаров из городского, — сообщил он собеседнику. — А организуй-ка ты мне этого вашего народного мстителя Кравчука на беседу. В добровольном порядке, для его же пользы. Как это не может? Я же тебе объясняю — для всех будет лучше, если он явится добровольно. В первую очередь для него. Чего? И когда? Ладно, отбой.
Димыч повернул ко мне обескураженную физиономию и сказал, разводя руками:
— Кравчук-то наш, похоже, ни при чем. Он четвертого числа ногу сломал, лежит дома в гипсе. Так что, никак не мог шестого на соревнованиях оказаться. А если бы и оказался, то мужика с загипсованной ногой мне бы несколько свидетелей обязательно вспомнили. Не из-за Джоника убили Юру Кузнецова, совсем не из-за него.
Справа от тропинки, по которой мы шли, показалась дрессировочная площадка. Барьеры, лестницы, бумы, вкопанные торчком в землю автомобильные покрышки. И среди всего этого великолепия — две неподвижные фигуры. Человек и собака.
— Давай подойдем, — сказал Димыч, вглядываясь. — На ловца и зверь бежит. Коля Рыбкин, стрелок-спортсмен, собственной персоной.
Мы свернули с тропинки и стали продираться сквозь мокрые кусты. Я вжала голову в плечи, чтобы уберечься от особенно крупных капель, и старалась держаться точно в фарватере Захарова. Это дало неплохой результат — Димыч собрал на себя почти всю воду и на выходе выглядел совсем удручающе. Как будто не пересидел дождь в теплой комнате, а терпеливо ждал под открытым небом. Я на его фоне выглядела гораздо благополучнее. Он заметил мою хитрость и помрачнел еще больше. А уж когда в паре метров обнаружилась тропинка, по которой мы могли бы пройти на площадку без всякого урона для себя, смотреть на Димку стало просто страшно.
Коля Рыбкин гулял с Райсом. Пес лежал почти в центре площадки, вытянув по земле шею и неподвижно глядя перед собой. А Коля бродил, загребая ногами листья в радиусе метров трех. Кто кого выгуливал, непонятно. Заметив нас, Коля пошел навстречу. Райс на наше появление никак не отреагировал. Ему было все равно.
— Скучает по хозяину, — объяснил Коля его поведение. — Ко мне пока не привык. Переживает. Он Юрку очень любил.
— Собака, излишне ориентированная на хозяина? — блеснул знаниями Димыч.
Коля молча кивнул и посмотрел на Захарова с интересом.
— А что делать будешь, если он к тебе так и не привыкнет?
— Привыкнет, — тихо сказал Коля. — Ему просто время нужно. Сейчас ему не до меня, у него весь мир рухнул. Вот как будто стоял дом много лет, в нем было тепло и спокойно, было куда возвращаться. А потом этот дом вдруг разрушился. И тебя обломками придавило. В такой ситуации надо сначала выжить, из-под завалов выбраться. А потом уже думать, как дальше жить, новый дом строить. Вот и он сейчас так, под завалами. Ему пока не до меня. Он вообще ничего не хочет: ни есть, ни гулять. Я его на площадку привожу, ему здесь раньше нравилось, а теперь с места не сдвинешь. Ляжет и лежит. Говорят, заставлять надо, на снаряды гнать даже силой — для овчарки работа прежде всего. А я думаю, ему отойти надо сначала. У него горе.
Коля говорил все это с виноватым видом, будто оправдываясь, поминутно оглядывался на лежащего пса, потирал ладонь правой руки большим пальцем левой. Нервничал? Боялся, что спросят, как у него оказалась собака убитого напарника? Или просто стеснялся незнакомых людей?
