— Отвезу, когда захочу и буду к этому готов.
— Ах, естественно, сэр! Бог запретил вам делать что-либо по доброте сердечной, особенно по линии ваших дел.
— Что это должно означать?
— Ничего. И все, что угодно. Все, что ты хочешь, — огрызнулась Холли. — Ты журналист, можешь истолковывать мои слова как тебе угодно.
— Ты выдвигаешь какие-то дикие обвинения.
— Значит, мы квиты.
— Что с тобой? Городишь чепуху, говоришь загадками, стараешься от меня отделаться.
— Надеюсь, это удастся.
— Перестань, Холли. Ты несправедлива.
— А когда понятие справедливости имело отношение к тому, что делал Девлин Уинтер?
— Знаешь, ты становишься сварливой. Господи, помоги Кордри…
— Когда я выйду за него замуж? Но ведь, по твоим умозаключениям, я не выйду за него, не так ли?
— Если маленькой девочке нравится играть в куклы и домики…
— Не смей…
— Чего не сметь?
— Не смей упоминать о моем возрасте в каждом разговоре. Я, слава Богу, взрослая женщина.
— Тогда пора и соответственно вести себя…
— С тобой? Ты это имеешь в виду, Дев? — спросила она ледяным тоном.
— Это приходило мне в голову, — весело признал он.
Холли ударила его. Чисто рефлекторно. А в ту секунду она только осознала, что влепила Деву пощечину, громкую, как выстрел, и услышала его шумный вздох. Напуганная тем, что потеряла самообладание, Холли выскочила из машины, сбросила туфли, чтобы не вязнуть в мягком песке, и побежала к воде. Она боялась, что Дев последует за ней, и боялась, что он этого не сделает, бросит ее здесь, предоставив добираться до дому пешком. И она бы его не осудила.
Только-только начался отлив, судя по одному-двум ярдам сырого песка, и Холли остановилась, глядя перед собой невидящими глазами; слезы текли по щекам, она обхватила руками дрожащее тело, чувствуя, как мягкий шорох волн успокаивает ее.
Потом она ощутила, что Дев рядом.
— Холли…
— Прости, — с трудом выговорила она: самообладание пока что висело на волоске. — Я не должна была делать этого. Не имела права.
— Нет.
Чуткий слух Холли снова уловил оттенок веселости, и она вся сжалась.
— Ведь мы с тобой никогда не разыгрывали сцен из книжек, а, Холли?
— Это часть цены, которую ты платишь за развращение милой невинной крошки, то бишь меня, — с беспечной дерзостью парировала она.
— Не нужно…
— Чего? Говорить правду? Сыпать соль на раны? Тебя беспокоит нечистая совесть, Дев? Подумать только, — добавила она с нервным смешком, — я и не знала, что она у тебя есть.
Он резко повернул ее лицом к себе:
— Ах ты, маленькая…
— Шлюха? — грубо перебила Холли, вскинув голову.
— Я хотел сказать: маленькая дурочка. О Холли! — заметив слезы, он тихо выругался, прежде чем заключить ее в объятия.
Она дернулась, здравый смысл боролся с инстинктом, и последний победил. Холли прильнула к Деву, чувствуя на себе его руки, прикосновение его губ к ее виску, слыша биение его сердца.
Все на свете утратило значение: ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Она целовала Дева, выбросив из головы тот поцелуй в темном кабинете Крессвелов и боль, которую он ей причинил. Она здесь, сейчас, наедине с Девом, а в ее жизни было так много ночей, когда она рыдала до тех пор, пока сон не одолевал ее, — рыдала при воспоминании о прикосновениях Дева.
Она не забыла. Ее разум не лгал. Она принадлежала Деву — навсегда. Когда он рывком притянул ее к себе, огненная дрожь пробежала у нее по всему телу. Она любила Девлина Уинтера, желала его, нуждалась в нем, а он — в ней!
Холли поворачивала голову из стороны в сторону, когда его губы легко-легко касались ее шеи, потом дотронулись до ямки на горле и вернулись к ее рту. Она закрыла глаза, утопая в океане эмоций.
— Восхитительная, восхитительная женщина! — прошептал Дев, его язык раздвинул ей губы, проник внутрь.
Холли провела рукой по шелковистым волосам Дева; груди ее приподнялись, прижались к его груди; тяжелое дыхание Дева звучало музыкой в ее ушах.
Он привлек ее к себе еще крепче, приподнял ладонями ее ягодицы, стараясь слить ее тело со своим, и Холли задрожала, ощутив восставшую плоть.
— Дев, о Дев! — пробормотала она.
В голове у нее возникла картина: он и она растянулись на горячем песке, жаркое солнце Тенерифе заливает их обнаженные тела. Ей было страшно тогда, в первый раз, но бурная вспышка чувств подавила страх, всепоглощающее желание поразило своей остротой, а прекрасное нагое тело Дева казалось неотразимым и устрашающим.
Как и тогда, Холли не задавала вопросов. Они были одни, мужчина и женщина, одержимые желанием, первобытным и искренним.
Дев молчал, глядя сияющими темными глазами на лицо Холли, освещенное серебристой луной.
— Я хочу тебя, — глухо сказал он. — О женщина, ты не представляешь, как сильно я тебя хочу!
— Представляю, — серьезно ответила Холли, внутренне улыбаясь.
Ведь она хотела его не менее сильно — так было всегда, так будет впредь; она отвергала его по глупости. Они принадлежат друг другу. Дев одним движением освободил ее грудь от лифчика.
— Ты моя женщина! — благоговейно произнес он. — О Холли!
Холли улыбнулась и закрыла глаза, когда Дев дотронулся сначала до одной груди, потом до другой — легко и бесконечно нежно. Потом взял в рот сосок, посасывая его жадными губами и слегка покусывая, затем сжал руками ее груди, провел языком по ложбинке между ними, а Холли стояла, перебирая пальцами его волосы. Дев был с ней, хотел ее, любил ее, и ничто другое в мире не имело значения. Только Дев.
Его язык скользнул от грудей к пупку — восхитительный водоворот тепла и влажности, который послал телу Холли новые импульсы страсти. Дев принялся расстегивать пояс ее брюк, пуговица находилась сбоку, и петля не сразу поддалась торопливым пальцам. Наконец брюки соскользнули к ногам, и не было ничего более естественного, нежели переступить через них.
— О Господи! Холли! — бормотал Дев, не сводя с нее глаз, в то же время поспешно освобождаясь от смокинга и рубашки; мощные мускулы на его груди и руках перекатывались, словно волны на песке.
Холли снова улыбнулась, сбросила с себя жакет и лифчик и теперь гордо стояла перед Девом совершенно нагая, если не считать крошечных трусиков и серебристого покрывала лунного света.
— Ты чудесна, — говорил он, — самая чудесная женщина в мире, и я хочу тебя. Хочу сейчас. Сию минуту, Холли!
Он дотронулся пальцами до подколенных ямок, медленно, очень медленно двинулся выше по нежной коже на внутренней стороне бедер и замер на мучительный миг, пока не коснулся…
