— Так это он к тебе сюда вернулся?
— Не знаю, — растерялась Сима и задумчиво повторила: — Я… не знаю…
— К тебе! — убежденно заверила Роза Исаевна. — Ты верь ему, девочка. Он человек бесхитростный. Мальчишкой таким был и сейчас остался.
— Расскажите мне о нем!
— Нет, милая, он сам тебе все расскажет.
«Расскажет, — подумала Сима, — если успеет…»
— Да ты иди к нему. Чего тебе со старухами-то сидеть?
— Да нет, уже очень поздно, — уязвленная уходом Протасова, сказала Сима. — Я поеду…
— Ни в коем случае! — безапелляционно отрезала Роза Исаевна. — Нюша тебе наверху постелила, прямо напротив лестницы твоя комната. А рядом ванная. Прими душ и ложись. Только проверь прежде, не забрался ли к тебе в кровать наш проказник. А то напугает до полусмерти.
«Интересно, чем бы это он мог меня напугать, этот… проказник?» — поджала губы Сима.
Она поднялась наверх и заглянула в спальню. Постель была разобрана и пребывала в некотором беспорядке. «Кто лежал на моей кровати и смял ее?» На массивном дубовом столе в изголовье стоял огромный букет маленьких желтых роз, наполняя комнату тонким чудесным ароматом. А на подушке лежало что-то золотистое, воздушное, нежное, оказавшееся ночной рубашкой!
Сима приложила ее к груди и, обернувшись к зеркалу, печально вздохнула: никто не увидит этой красоты…
Она стянула паричок и отправилась принимать душ.
В кремовой ванной, автоматически совершая все необходимые процедуры, Сима думала: «Какой странный день! Такой длинный, как будто полжизни прошло: встретились, расстались, а серединка выпала и забылась. И никто уже не узнает, какой она была.
Куда ушел Володя? И почему исчез? И когда вернется? И зачем вообще привез меня в этот дом? Понял, что ему ничего не нужно, и решил таким вот оригинальным способом прервать отношения? А разве у нас были отношения?
И что за уроды мне попадаются? Или это я сама урод? Наверное, я его напугала утром: на грудь кинулась, слезу пустила. Ну, скажет, точно больная. Особенно если вспомнить все прочие эксцессы…
А может, так гораздо честнее?»
Она окуталась золотистым шелковым облачком ночной рубашки и повернулась к зеркальной стене, но слезы туманили глаза.
«Не смей! Не смей…» Сима накинула халат и вернулась в комнату. Ни книжки, ни телевизора. Значит, придется лежать и жалеть себя, пока не уснешь. Если, конечно, удастся уснуть. Тем более что насчет проказника Роза Исаевна явно погорячилась…
Сима нырнула в постель и взвыла от дикой боли, пулей вылетев обратно. Глубокие царапины на разодранной ноге сочились кровью.
Из-под одеяла выскочил разъяренный Мойша. Тяжело спрыгнув на пол, он забил хвостом, прижал уши и утробно заорал, прожигая перепуганную Симу немигающими горящими глазами. Кот явно готовился к новой атаке, парализуя жертву пронзительными воплями. И когда в комнату ворвались Роза Исаевна, Нюша и неизвестно откуда взявшийся Протасов, он все же кинулся на нее и впился, как аспид, все в ту же многострадальную ногу сразу и когтями, и зубами.
Кота общими усилиями отодрали, вышвырнули в коридор, и он возмущенно орал там, шаря лапой под дверью, в страстной надежде проникнуть обратно в спальню.
— Батюшки-светы! — обомлела Роза Исаевна, указывая на Симу дрожащим пальцем. — Да он с нее скальп сорвал!
— Господи Иисусе! И правда… — ахнула Нюша, прижимая к груди руки. В глазах ее полыхал ужас.
Протасов громко захохотал. Сима, которая принципиально не смотрела в его сторону, тоже заулыбалась сквозь слезы. И вдруг осознала, что все это время пребывает в своем полупрозрачном эфемерном одеянии, никак не скрывающем наготы.
Она быстро взглянула на Протасова и смешалась, потрясенная тем, что успела прочитать в его глазах. И уже не знала, чему верить, и в чем сомневаться, и как объяснить… И отвечала невпопад, кутаясь в поданный им халатик — вся как на ладони, как открытая книга. А он по-прежнему оставался неразрешимой загадкой, тайной за семью печатями…
Пока Протасов рассказывал, как Сима лишилась волос, Нюша обработала ранки йодом, и женщины ушли, прихватив негодующего Мойшу. А Протасов остался.
— Ты представляешь, — сказал он, — я вышел на веранду, сел в качалку и сам не заметил, как заснул под ваше воркованье. Замотался на работе, почти не спал последние дни. И сон мне какой-то дурацкий приснился. И вдруг эти дикие вопли! Я спросонок ничего не понял. Из кресла этого еле выбрался! Решил, с тобой опять что-то приключилось…
— Так ты что же, подумал, это я так кричу… нечеловеческим голосом? — обиделась Сима.
— Да я, собственно, и подумать-то ничего не успел. Просто почувствовал…
— Какой ты чуткий… — прищурилась она.
— Да, — без ложной скромности согласился Протасов, — я такой.
— А почему Роза Исаевна приготовила мне эту комнату? Ты что, сказал, что я останусь ночевать?
— Нет, конечно! Как ты могла подумать? Это комната для гостей. Она всегда готова…
— А букет?
— В саду полно цветов! Здесь везде стоят букеты.
— Ну, допустим. А ночная рубашка?
— Разве не ты ее прихватила?
— Я прихватила?! — задохнулась Сима. — Да она лежала вот тут, на подушке!
— Тогда это, по-видимому, Нюшина рубашка.
— Да она ей на нос не налезет!
— Значит, Розы Исаевны.
— Ну что ты выдумываешь! — рассердилась Сима. — Разве пожилая женщина наденет такую рубашку?!
— А чем плоха рубашка? — удивился Протасов, ловко стягивая с нее халатик. — По-моему, просто замечательная!..
Она на мгновение замерла, ошеломленная его вероломством, и рванулась выручать свою одежку. Но Володя, отбросив халатик, раскинул руки и принял ее в объятия.
Это был их первый поцелуй, такой бесконечный и сладкий, такой достаточный, что ни ему, ни ей не требовалось ничего другого — только стоять вот так, тесно прижавшись друг к другу, вне времени и пространства, за гранью бытия — источник не оскудевал, но и жажда была неутолимой.
А потом она поплыла в его руках, окунулась в крахмальную прохладу простыней и приняла блаженную тяжесть его тела. И это ощущение полета! Или падения… камнем… в сияющую бездну… Она и не знала, что бывает такая нежность…
Сима потерлась щекой о жесткие волоски на его груди и осторожно потянула носом воздух.
— Ты что там вынюхиваешь? — улыбнулся Володя.
— Знаешь, оказывается, запах мужского тела благотворно влияет на женское здоровье. Ученые установили, американские.
— Выходит, от душа придется отказаться…
— Почему же?
— Жаль будет подрывать твое здоровье.