— Не встану! — разгневанно пропищал Тюрин. — Что я, лошадь на корде? Истязатели! У меня и так ноги отваливаются!
В этот момент я и Крамер «свалились с неба» возле Тюрина. Джон первый увидел нас и обрадовался.
— Вот смотрите, товарищ Артемьев, — затараторил он, — профессор меня не слушает, опять хочет залезть в свою паутину…
Обезьянка вдруг заплевала, завизжала.
— Да уйми ты свой патефон! — ещё тоньше и пронзительнее закричал Тюрин. — Здравствуйте, товарищи! — обратился он к нам и, став на четвереньки, тяжело поднялся.
«Ну как с таким на Луну лететь?» — подумал я и переглянулся с Крамером. Тот только головой качнул.
— Ведь вы, профессор, сами мне не раз говорили: чем больше движений, тем больше счастье… — не унимался Джон.
Такой «философский аргумент» со стороны Джона был неожиданным. Мы с Крамером невольно улыбнулись, а Тюрин покраснел от гнева.
— Надо же понимать! Надо понимать! — закричал он на самых высоких нотах. — Есть различного рода движения. Эти грубо физические движения мешают высшим движениям клеток моего головного мозга, моим мыслям. И потом всякое движение прерывисто, а ты хочешь, чтобы я маршировал без отдыха… Нате, ешьте моё мясо, пейте мою кровь!
И он зашагал с видом мученика, кряхтя, охая и вздыхая.
Джон отвёл меня в сторону и быстро зашептал:
— Товарищ Артемьев! Я очень боюсь за моего профессора. Он такой слабый. Ему опасно без меня лететь на Луну. Ведь он даже есть и пить забывает. Кто о нём будет заботиться на Луне?..
У Джона даже слёзы выступили на глазах. Он горячо любил своего профессора. Я, как умел, утешил Джона и обещал заботиться о профессоре во время путешествия.
— Вы отвечаете за него! — торжественно произнёс негритёнок.
— Да, конечно! — подтвердил я.
Вернувшись на Звезду, я всё рассказал Мёллер. Она неодобрительно покачала головой:
— Придётся мне самой заняться Тюриным.
И эта маленькая энергичная женщина действительно отправилась в «манеж».
Я тоже времени не терял даром: учился летать в межпланетном пространстве и, по словам моего учителя Крамера, сделал большие успехи.
— Теперь я спокоен, что во время путешествия на Луну вы не потонете в пучинах неба, — сказал он.
Через несколько дней Мёллер вернулась из «манежа» и объявила:
— На Землю профессора я бы ещё не решилась пустить, но для Луны он «в полной лунной форме».
13. К ЛУННОЙ ОРБИТЕ
Накануне нашего лунного путешествия я проводил Тоню в лабораторию мирового холода. Прощание было краткое, но тёплое. Она крепко пожала мне руку и сказала:
— Берегите себя…
Эти простые слова сделали меня счастливым.
На другое утро Тюрин довольно бодро вошёл в ракету. Джон, совершенно убитый горем, провожал его. Казалось, он вот-вот заплачет.
— Вы отвечаете за профессора! — крикнул он мне перед тем как дверь ракеты захлопнулась.
Оказывается, мы летим на Луну не прямым путём, а по спирали, обращённой вокруг Земли. И неизвестно, сколько продлится путешествие. В нашей ракете могут разместиться двадцать человек. А нас всего шестеро: трое членов научной экспедиции, капитан, штурман и механик. Всё свободное пространство ракеты занято запасами продовольствия, взрывчатых веществ и жидкого кислорода. А наверху ракеты прикреплён вагон на колёсах, предназначенный для нашего путешествия по лунной поверхности. Сопротивления воздуха нет, поэтому «лунный автомобиль» не уменьшит скорости полёта ракеты.
Скоро наша ракета покинула гостеприимный ракетодром Звезды Кэц. И сразу же Тюрин почувствовал себя очень плохо. Дело в том, что как только мы развивали скорость и взрывы учащались, вес тела менялся. И я понимал Тюрина: можно привыкнуть к тяжести, можно привыкнуть к невесомости, но привыкнуть к тому, что твоё тело то ничего не весит, то вдруг как будто наливается свинцом, невозможно.
Хорошо, что у нас были достаточные запасы продовольствия и горючего, поэтому мы могли не спешить, и взрывы были умеренные. Звук их передавался только по стенкам ракеты. К этим звукам можно было привыкнуть, как к жужжанию мотора или тиканью часов, но усиление тяжести!..
Тюрин вздыхал, охал. Кровь то приливала к его лицу, и оно становилось багровым, почти синим, то отливала, — лицо бледнело, желтело.
И только наш геолог Соколовский, жизнерадостный, плотный человек с пышными усами, неизменно был весел.
Когда невесомость тела возвращалась, астроном начинал говорить вслух, — привычка, которую он приобрёл в своём долгом одиночестве. Говорил он без связи: то сообщал интересные астрономические сведения, неизвестные земным астрономам, то изрекал «философские сентенции».
— Почему так привлекательно кино? Потому, что в нём мы видим движение…
Затем он начинал стонать и корчиться, потом снова говорить.
Я смотрел в окно. По мере того как мы удалялись от Земли, она казалась всё меньше. Наш «день» становился всё длиннее, ночи всё короче. В сущности, это были не ночи, а солнечные затмения.
А вот с Луной происходили забавные вещи.
Если наша ракета находилась в противоположной точке орбиты от Луны, Луна казалась маленькой, гораздо меньше, чем мы видим её с Земли, а если мы по орбите приближались к Луне, она становилась невиданно огромной.
Наконец наступил момент, когда максимальные размеры Луны сравнялись с размерами Земли. Наш капитан, не раз совершавший путешествие к лунной орбите, сказал нам:
— Поздравляю. Мы одолели четыре пятых расстояния, отделяющего нас от Луны. Сорок восемь земных радиусов позади. При наших межпланетных путешествиях в пределах солнечной системы земной радиус — 6378,4 километра — служит единицей измерения. Это своего рода миля межпланетных навигаторов, — пояснил он.
Теперь размер Луны колебался в течение суток — время обращения ракеты вокруг Земли. Половину суток Луна «пухла», увеличивалась в размерах, половина «худела». Но эти сутки уже стали гораздо больше земных.
Безоблачный, сияющий день всё рос.
Капитан говорит, что притяжение Луны с каждым часом сказывается всё сильнее и искажает путь ракеты. Движение ракеты то ускоряется, то замедляется в результате цепких объятий нашего земного спутника. Луна не хочет отпускать нас от себя. Если бы не сила противодействия, заключающаяся в наших взрывных приборах, мы были бы вечными пленниками Луны. Насколько же опаснее притяжение огромных планет солнечной системы!
В первые часы полёта капитан надолго покинул управление, предоставив ракете автоматически лететь по намеченному пути. Это не было опасным. Но чем дальше, тем всё реже капитан отходил от пультов управления, хотя они и механизированы.
