— Ну и что?
— По-моему, это уж слишком, Эудальд, — вмешалась Мирея.
— Когда мы познакомились, его матери уже не было в живых, — ответила Норма, старательно избегая смотреть Рибасу в глаза. — От него я, во всяком случае, ничего подобного не слышала...
— А что в этом такого? Здесь стыдиться нечего, — сказала Мирея и положила руку Норме на плечо, словно желая защитить ее от ядовитых нападок Рибаса. — Одно я знаю, дорогая: когда вы расстались, он с ума по тебе сходил.
— Ведь это так, признайся, — протянула Джорджина немного в нос, как настоящая каталонская аристократка. — Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь кого-нибудь так безумно любил.
— Сказать по правде, я уважал его, — заметил Рибас. — Хотя он вечно разыгрывал какой-то спектакль... И кто бы мог подумать, что его доконает любовная история! Чего только не бывает на свете! Бедняга!
Внезапно чистильщик-самозванец страшно смутился, щетка выпала из его рук и покатилась по полу. Норма чувствовала, как кончики его пальцев нежно поглаживают ее ногу. Затем он обеими руками взял бархотку и принялся натирать носок туфли. Он по-прежнему казался неуверенным в себе и очень неуклюжим. Бархотка то и дело соскакивала с туфли, и ее шершавые прикосновения к коже, едва защищенной тонкой тканью чулка, обжигали Норму.
— Будьте поосторожнее, вы же мне туфли чистите, а не ногу, — тихонько произнесла она.
Рибас, который уже давно заметил ошибки нерадивого чистильщика, спросил:
— Вы, должно быть, новичок в этом деле, приятель?
Марес покашлял и, не поднимая лица, простуженным и разбитым голосом проговорил:
— Не ругайте меня, сеньор, и не торопите, пожалуйста. Я работаю, как могу. И вы меня простите, сеньора. — Он быстро взглянул на Норму единственным глазом и вновь опустил голову. — Дела мои, сеньоры, из рук вон плохи, денег совсем нет, вот я и взялся за щетку и гуталин... Я за всю свою жизнь ни одного башмака не почистил. Я пока еще не навострился, но клянусь вам, что скоро эти туфельки засверкают, как золото. Правду вам говорю. Такие славные зеленые туфли, такие хорошенькие. А если вам что не понравится, подайте мне хоть сколько-нибудь и отпустите на все четыре стороны.
Норма рассеянно слушала этот простоватый хриплый голос. Рот ее слегка приоткрылся, над верхней губой выступили капельки пота. Она неподвижно смотрела на его затылок, туда, где завитки смоляных волос плотно прижимала закрывающая глаз черная повязка. Она вновь почувствовала, как легкий холодок пробежал по внутренней поверхности ее плотно сжатых бедер.
— Не спешите, — сказала она, — у вас все отлично получается, и у нас много времени.
Она попросила Рибаса, чтобы он наполнил ей бокал, а Мирея вновь заговорила о Жоане Маресе и его головокружительном падении на дно жизни.
— Учитывая столь пылкую любовь, — рассуждала Мирея, — трудно представить, как ему удалось исчезнуть из жизни Нормы, так и не попытавшись ни разу даже увидеть ее.
— Он пробовал, когда-то давно, в самом начале, но я не хотела с ним видеться, — ответила Норма. — Поговорим о чем-нибудь другом. Кстати, Мирея, если ты как-нибудь зайдешь за мной в офис, мы сможем вместе пообедать. Как ты на это смотришь?
— Честно говоря, я до сих пор не представляю, где этот твой офис находится.
— Будьте добры, сеньора, — пробормотал чистильщик — Потерпите минутку...
Он снял с ноги Нормы туфлю и, чтобы не пачкать больше ее чулок, принялся чистить туфлю на весу, сжав ее в руке. Никто не обратил на него внимания. Однако ловкости эта маленькая хитрость ему не прибавила. Норма поставила разутую ногу на упор и размяла пальцы. Марес видел, как просвечивает сквозь матовый чулок красный лак на ногтях. Он различил крошечный, словно детский, ноготок мизинца, смутно розовеющий сквозь черный шелк. Эта деталь потрясла Мареса. В его памяти немедленно ожили воспоминания об их уютных семейных вечерах, ценить которые он тогда еще не умел, и ему захотелось покорно положить голову на колени Нормы и заплакать.
Задыхаясь под гнетом сплетен и лжи, которые только что градом сыпались на него со всех сторон, он рассеянно слушал, как Норма рассказывала что-то про свою работу в отделе культуры при Женералитате, где она занималась лингвистическими исследованиями, изучением миграции в Каталонию и языковой политикой. Ее нежный и глубокий голос напомнил ему солнце и цветы, звон лета над огромным запущенным садом Виллы Валенти... Сейчас Норма объясняла Мирее, что по утрам она обычно приходит в офис в Палау Марк на улице Майорка, где ведет иногда забавные телефонные разговоры с полуграмотными южанами, консультируя их по вопросам перевода на каталонский. Он бережно обул Норму и вновь поставил ее ногу на упор. Заметив, что Марес замер и сидит неподвижно, Рибас наклонился к Норме и прошептал ей на ухо:
— Гляди-ка, этот Квазимодо задремал на твоей чудной ножке.
Голова Мареса склонялась на грудь, измазанные ваксой кисти рук беспомощно свисали вдоль лодыжек Нормы, словно он не знал, что ему делать дальше. Несколько секунд он был совершенно неподвижен, а затем произнес чужим хриплым голосом:
— Еще пару минуточек, сеньора.
Норма не взглянула на него и ничего не сказала в ответ. Взгляд ее сквозь толстые стекла очков казался чужим и отрешенным. Тассис что-то объяснял Мирее о работе Нормы, о ее друзьях-социолингвистах:
— Это все сложнее, чем может показаться, дорогая. Норма собирает анкетные данные и занимается нашим с тобой каталонским языком. Изучает языковые конфликты. Это когда два языка, скажем каталонский и испанский, сталкиваются и взаимодействуют друг с другом. Такие вещи происходят с каждым из нас — ведь мы говорим на разных языках — и во всем нашем обществе. Мы и есть то самое место, где два языка встречаются друг с другом.
— Короче, — перебил его Рибас, — ее работа — два языка в живом контакте.
— Ты полный идиот, — рассмеялась Норма.
— Смейся, смейся, — сказал Тотон Фонтан. — А меня лично уже достала вся эта чертова нормализация, в которую угодил наш каталонский язык.
— Ну так иди подучи его, — откликнулся Рибас. — Тебе не помешает.
Тотон попросил счет, и Джорджина заявила, что пора уходить, поскольку ни супруги Багес, ни Валльс-Верду так и не появились. В этот момент Норма почувствовала на своем колене что-то тяжелое и горячее и поняла, что одноглазый чистильщик, прильнув лбом к ее ноге, тихонько плачет. Обжигающая волна едва прикрытого порыва отчаяния, излившегося в сдавленных рыданиях, проникала в нервные волокна любимой и вожделенной ноги, достигая самого сердца Нормы. Ей захотелось немедленно отпрянуть, но она сдержалась Никто ничего не замечал, вокруг продолжалась оживленная болтовня. Казалось, чистильщика с минуты на минуту хватит удар. Его горбатая спина содрогалась от плача, руки бессильно повисли, выпустив щетку и бархотку, грубые дрожащие пальцы растерянно и беспорядочно касались вымазанных гуталином лодыжек Нормы. Некоторое время, сама не понимая почему, Норма сидела неподвижно с закрытыми глазами, удерживая в памяти образ этой сокрушенной лохматой головы, прильнувшей к ее пылающему колену. Наконец она открыла глаза и погладила кончиками пальцев жесткие кудри.
