— Дай-ка тыщонку.
— Нету у меня, — отрезал Сырок.
Тогда желтоватые глаза Америго впились в стоявшего позади Кудрявого.
— Гони деньги.
Кудрявый замялся.
— Да ладно, я тебе верну, я ж не вор, в самом-то деле!
— Дай ему, — посоветовал Сырок, — все равно не отвяжется.
— Выигрыш пополам, — заявил Кудрявый и выудил из кармана бумажку. — А продуешь — половину мне вернешь.
— Я ж не вор, в самом-то деле, — повторил Америго. — Как скажешь, так и будет.
Нетерпеливо выхватив у него купюру, Америго разменял ее и поставил на кон три сотни. Из рук сдающего к нему скользнули, словно смазанные маслом, карты. Колода сюда, колода туда: картежнику довольно одного взгляда, чтобы понять, как складывается игра.
Первый кон Америго выиграл и чуть скосил глаза на Кудрявого, который с угрюмым видом наблюдал за происходящим. Зато Сырок неожиданно развеселился.
— Эх, где-то бычок у меня был! — сказал он и выудил из кармана окурок.
Америго выиграл и во втором кону; припрятав выигрыш, он перемолвился словом с прилизанным извозчиком: тот хоть и проигрался, но не отходил от стола. На Кудрявого и Сырка он глянул мельком и подмигнул, чтоб не выступали. Однако вскоре удача изменила ему, и после пяти или шести конов он остался в нулях. В глазах, обращенных к Сырку и Кудрявому, вновь появилось больное, измученное выражение. Кудрявый, кстати, тоже чуть не плакал. Но ни он, ни Сырок не посмели упрекнуть Америго или напомнить о долге. Тот встал из — за стола и принялся наблюдать за игрой, мысленно производя подсчеты и время от времени пытаясь объяснить Выпивохе, отчего остался в проигрыше. Немного погодя он вновь обратился к Кудрявому:
— Гони еще денег!
— Совсем сбрендил? — окрысился Кудрявый.
— А кто мне долг вернет?
Америго немного помолчал и опять за свое:
— Деньги давай!
— Нет, уж, — уперся Кудрявый, — в эти игры я больше не играю.
Но Америго, должно быть, уловил неуверенность в тоне и стал еще настойчивее сверлить его взглядом.
— Слышь, что скажу… — Стальной хваткой он сжал запястье Кудрявого и, словно чурку, вывел его из кухни на галерею. Снаружи опять заморосило, но сквозь рваные тучи то и дело пробивалась луна.
— Ты мне как брат, — зашептал Америго. — Ты слушай, чего тебе говорят: у меня что на языке, то и на душе. Спроси кого хошь про Америго, хоть в Тибуртино, хоть в Пьетралате, меня тут каждая собака знает, я тут самый уважаемый человек. Ежели я могу кому помочь, так помогаю, никогда не откажу. Потому, ежели я кого прошу помочь, так и мне должны помогать, правда ведь?
Кудрявый открыл было рот, но Америго не дал ему вставить слова.
— Ну, чего стушевался? — Двумя пальцами он ухватил его за лацкан куртки и беспрестанно кивал, как бы в доказательство своей правоты. — Чего ты? Коли ближний тебя просит, так ты разве не обязан ему помочь, а? Тебе разве никогда помощь не понадобится?
— Так-то оно так, — ответил Кудрявый. — А что я завтра жрать буду?
Америго выпустил воротник Кудрявого, приложил руку ко лбу и в отчаянии замотал головой: ну как объяснить, если человек не понимает простых вещей?
— Я тебе толкую, а ты все никак усечь не можешь! — Он даже хохотнул от этакой непонятливости. — На завтра назначаем встречу. Во сколько тебя устраивает?
— Откуда я знаю? — пожал плечами Кудрявый. — Ну, в три.
— В три, — согласно кивнул Америго. — У “Фарфарелли”, идет?
— Идет, — ответил Кудрявый.
— Заметано. — Америго поднял обе руки. — Завтра в три, как штык, у “Фарфарелли”, и я верну тебе все твои деньги. Так сколько их у тебя?
— Сотни четыре, наверно.
— Покажь! — потребовал Америго, зажав плечо Кудрявого в тиски своих пальцев.
Кудрявый достал несколько бумажек из кармана штанов. Америго выхватил их у него и пересчитал. Затем вернулся в дом, не оглядываясь, идет ли за ним Кудрявый. Сырок тем временем разговорился с извозчиком. Америго просунул руку меж спин играющих и положил на стол деньги. Сел и снова продулся вчистую. Разумеется, ему и на этот раз никто претензий не предъявил. Америго встал рядом с Кудрявым и Сырком и давай оправдываться. Они еще постояли у стола, затем втроем вышли, и никто не заметил их ухода.
Небо с одного края прояснилось, выглянули влажно поблескивающие звездочки, с неба на землю слетел тихий ветерок. А в Риме все еще бушевало ненастье, судя по обложным тучам, то и дело пронзаемым стрелами молний. Но гроза уже смещалась к линии горизонта. Над котлованом Тибуртино выплыла дымная, словно испуганная луна. Улицы-близнецы совсем опустели, только с главной еще доносился какой-то шум. Едва волоча ноги, тройка шла меж домов, по утрамбованныой земле, из которой местами пробивалась чахлая травка. Сырок что — то напевал себе под нос; двое других шли молча, шаркая по земле отсыревшими башмаками.
— Ладно, пока, — сказал наконец Кудрявый.
Америго обратил к нему свое широкое лицо с мощными, подчеркнутыми лунным светом скулами. Оно ничего не выражало, только рот кривился, как открытая рана и глаза глядели хмуро, неулыбчиво.
— Нам в Тибуртине делать нечего, — пояснил Кудрявый. — Тут уж два шага — сам дойдешь.
Америго поцокал языком: надо же, опять этот сопляк ему перечит, вот ведь несознательный какой! Он уже понял, что с Кудрявым нужно терпение, что лучше воздействовать на него уговорами. И Америго терпел, хотя в глазах его при этом открывались такие черные бездны, от которых мороз продирал по коже.
— Вот если мы теперь вернемся, я точно выиграю. Я все их фокусы понял, хошь верь, хошь проверь.
Кудрявый ничего не сказал, только глянул на Сырка: у того от холода рожа стала лиловой, как луковица.
— А деньги? — простуженным голосом проскрипел Сырок.
Америго посмотрел на него, устало прислонился к косяку какой-то ржавой двери и беззвучно пошевелил губами, что, судя по всему, должно было означать: ни один дурак на его месте не смирился бы с подобным заявлением.
— Дай мне полсотни, — заявил он, должно быть, заранее зная, что деньги у Кудрявого есть.
— Клянусь, мы все отыграем да еще в прибыли останемся.
Голос у него был какой-то потухший, не в пример фигуре, напоминавшей своими размерами свиные туши, что свисают с крюков в мясной лавке. Глаза тоже затуманились и сделались маленькими, как у тех свиных туш, а гримаса на угрюмом лице недвусмысленно свидетельствовала о том, что его терпение вот-вот иссякнет.
Кудрявый вздернул брови и возразил писклявым, как у малолетка, голосом:
— Да у меня ни лиры не осталось!
Америго уселся на оббитую ступеньку.
— Пусть я потом десять лет в “Реджина-Чели” отсижу, но нынче ночью должен выиграть, — тихо обронил он.
