Кимани нравились новый бвана с мертвыми глазами и мемсахиб со слишком плоским животом, который выглядел так, будто из него никогда больше не вытащат ребенка. С ними он гораздо быстрее, чем обычно, преодолел свою неприязнь к чужакам и прогнал молчаливость. Он водил Вальтера на поля возле опушки леса и к реке, в которой вода была только в сезон дождей. Он мял в ладонях крепкие цветки пиретрума и сияющие голубизной соцветия льна, обращал внимание бваны на цвет земли и все время говорил, что растения нужно садить вразбивку, чтобы они росли хорошо. Кимани быстро понял, что за плечами нового бваны — долгое сафари и он понятия не имеет о вещах, которые должен знать мужчина.
После того как дом был готов, Даджи Дживан построил кухню, круглую, как хижины аборигенов, а потом, хотя и с большой неохотой, положил доски над глубокой ямой, а на них поставил скамеечку с тремя дырками разной величины. Проект туалета разрабатывал Вальтер, и он гордился своим творением так же, как Кимани — своими полями. В деревянной двери по его просьбе вырезали сердце, и это вызвало на ферме такой интерес, что Даджи Дживан примирился с этой постройкой, в которой, по его мнению, не было никакой нужды. Согласно его верованиям, нельзя было облегчаться дважды на одном и том же месте.
Когда кухня была готова, Кимани привел мужчину, представив его как своего брата. Его звали Каниа, и он должен был подметать комнаты. Чтобы стелить постели, вызвали с полей Кинанджуи. Камау пришел мыть посуду. Долгие часы он просиживал перед домом, полируя стаканы, пока они не начинали сверкать в лучах солнца. Наконец в дверях появился Джогона. Он был почти ребенком, ноги его были такими же тонкими, как веточки молодого деревца.
— Он лучше, чем айа, — сказал Кимани Регине.
— А он был раньше ланью? — спросила она.
— Да.
— Но ведь он не говорит.
— Заговорит. Кессу.
— И что он будет делать?
— Варить еду собаке.
— Но ведь у нас нет собаки.
— Сейчас нет, — сказал Кимани. — Кессу.
«Кессу» было хорошим словом. Оно значило «завтра», «скоро», «когда-нибудь», «может быть». Люди говорили «кессу», когда их голове, ушам и рту нужен был покой. Только бвана не знал, как вылечить нетерпение. Каждый день он спрашивал Кимани про слугу, который помогал бы мемсахиб на кухне, но Кимани жевал воздух с закрытым ртом, прежде чем ответить.
— У тебя есть слуга для кухни, бвана.
— Где, Кимани, где он?
Кимани нравился этот ежедневный разговор. Часто, когда наступало нужное время, он издавал короткие лающие звуки. Он знал, что это сердит бвану, но отказаться от них не мог. Нелегко было приручить бвану спокойствием. Слишком долго он был в сафари. Упорное нежелание Кимани объяснить, в чем дело, заставляло Вальтера чувствовать себя неуверенно. Йеттель нужен был помощник на кухне. Она не могла в одиночку месить тесто на хлеб, с трудом поднимала тяжелые канистры с водой и никак не могла заставить Камау, мойщика посуды, затопить дымную печь или принести еду из кухни в дом.
— Это не моя работа, — говорил Камау, когда она просила его о помощи, и продолжал полировать стаканы.
Ежедневные перепалки портили Йеттель настроение, а Вальтеру — нервы. Он знал, что люди на ферме смеются над ним, раз у него даже слуг не хватает. Еще больше его страшила мысль, что в любую минуту может нагрянуть мистер Гибсон, и тогда он увидит, что новый управляющий не может даже найти мальчишку на кухню. Он чувствовал, что немного остается времени на то, чтобы настоять на своем.
Во время их с Кимани обходов он спрашивал мужчин, кричавших ему «джамбо» особенно дружелюбно (или, по крайней мере, выглядевших так), не хотят ли они помогать мемсахиб на кухне, вместо того чтобы работать на полях. Но каждый день происходило одно и то же. Работники застенчиво отворачивались, произносили такие же лающие звуки, как Кимани, смотрели вдаль и поспешно убегали.
— Словно проклятие какое, — сказал Вальтер в тот вечер, когда в доме впервые зажгли огонь. Каниа целый день возился с новым камином, прочищая его, протирая и укладывая поленья пирамидкой. Теперь он, довольный, сидя на корточках, зажег клочок бумаги, нежно раздул пламя и поманил тепло в комнату.
— Господи, да что же тут такого сложного — найти помощника на кухню?
— Йеттель, если бы я знал, давно бы нашел.
— Почему же ты не можешь просто откомандировать кого-нибудь?
— У меня мало командирского опыта.
— Ну, знаешь, вечно ты со своим благородством. В «Норфолке» все рассказывали, как здорово их мужья управляются со слугами.
— Почему у нас нет собаки? — спросила Регина.
— Потому что у твоего отца не хватает ума даже помощника на кухню найти. Разве ты не слышала, что сказала твоя мать?
— Но собака же не помогает на кухне.
— Господи, Регина, ты-то хоть помолчи сейчас.
— Ребенок не виноват.
— Мне хватает одних твоих воспоминаний о мясных котлах Ронгая.
— Я ничего не говорила про Ронгай, — упорствовала Регина.
— Можно ничего не говорить, и так понятно.
— А ты зато говорил, — вспомнила Регина, — что эта ферма — такая же, как остальные.
Нет, на этой проклятой ферме все по-другому. Здесь все есть, даже камин, только слуги на кухню не раздобыть, хоть убейся.[15]
— Тебе что, камин не нравится, папа?
В голосе Регины слышалось ожидание, и Вальтер вспыхнул от гнева. Он хотел только одного: ничего не слышать и не говорить, пусть это будет по-детски смешно. На подоконнике стояли три лампы на ночь.
Вальтер взял свою, подлил парафину, зажег ее и пригнул фитиль так низко, что лампа давала лишь слабый отблеск света.
— Куда ты? — испуганно закричала Йеттель.
— В пивную, — проревел в ответ Вальтер, но тут же почувствовал, как в глотке саднит от раскаяния. — Может, я могу еще сходить отлить в одиночку, — сказал он, помахав рукой, будто надолго прощаясь, но шутка не удалась.
Ночь была холодной и очень темной. Только кострища перед хижинами батраков светились крошечными светло-красными точками. На опушке завыл шакал, слишком поздно вышедший на охоту. Вальтеру показалось, что и шакал издевается над ним, и он закрыл уши руками, но вой не прекратился. Он так мучил его своей издевкой, что временами казался собачьим лаем. Это были те же унизительные звуки, которые издавал Кимани, когда Вальтер спрашивал его про помощника.
