В голове звучит голос, который твердит что-то о воде.
Она мигает.
— Извините, но я сейчас очень далеко, — говорит она.
Девушка, читавшая книгу, стоит перед ней возле стойки бара.
— На другой планете, — поясняет Джемма. — Я могу вам чем-то помочь?
— Немного воды, — промолвила девушка. — Для той леди. Думаю, ей необходимо что-то выпить.
— Мне жаль, — говорит Джемма, помощник руководителя круиза. — Но все продано. Я могу приготовить горячий напиток, выберете что-нибудь из списка.
Девушка хмурит брови, улыбается, качает головой.
— Я не собираюсь покупать воду, — возражает она, — мне просто нужно, чтобы вы дали мне что-то для той леди, которой нездоровится.
— Извините, — вздыхает Джемма, помощник руководителя круиза. — Но выдавать воду запрещено. Вам положено покупать воду в бутылках, и мне ужасно жаль, но больше не осталось ни одной бутылки. Вы можете выбрать что-нибудь из меню.
Она указывает на список напитков, висящий на стене рядом со стойкой бара.
— Вам не разрешают выдавать воду? — переспрашивает девушка. Она смотрит в глаза Джемме, помощнику руководителя круиза.
Теплоход под ногами еле заметно перемещается.
— Да, именно так, — отвечает Джемма.
— Вы видите ту леди, которая сидит вон там на скамье? — не отступает девушка. — Она серьезно обезвожена. Ей необходимо что-то выпить. Неужели у вас нет обычной воды из-под крана? У вас она должна быть. Что вы используете, когда готовите кофе и чай?
Девушка совсем не похожа на иностранку, она рассуждает как истинная шотландка. Хотя внешне мало напоминает шотландку, и книга в ее руке, лежащая на стойке бара, написана на таком языке, которого Джемма не знает; этот язык с его хвостатыми и закругленными буквами вызывает у нее приступ тошноты, нечто подобное она почувствовала много лет назад, когда они с подругой однажды решили пойти в баптистскую церковь на Кастл-стрит, и люди в конгрегации, не вставая с колен, взывали словно безумные к Богу всякий раз, когда ощущали в этом потребность.
Теперь девушка говорит медленно и отчетливо, как будто считает Джемму идиоткой. Мерзавка.
— Мадам, я правда очень сожалею, — извиняется Джемма. — Но мне запрещено использовать обычную воду для питья, только — для горячих напитков.
— Но почему ее нельзя использовать для питья? — не унимается девушка.
— Так или иначе, бар уже закрыт, — говорит Джемма.
Девушка смотрит на Джемму с таким видом, словно не расслышала, что та сказала.
— Что с баром? — уточняет она.
— Бар должен быть закрыт за час до того, как с теплохода сойдут все пассажиры, — объясняет Джемма. — Такие требования.
Девушка фыркает.
— Этого требует лицензионное законодательство, — оправдывается Джемма.
— Вы только что сказали, что я могу выбрать что - нибудь из списка напитков, — парирует девушка. — Десять секунд назад вы были открыты, а теперь уже закрыты?
— Мне очень жаль, — отвечает Джемма.
Девушка наклоняется вперед, не сводя с Джеммы строгих глаз. У нее определенно смуглая кожа, хотя чувствуется, что она действительно из Глазго. Джемма отступает на шаг.
— Послушайте, вы, — говорит девушка. — Вам известно, какие последствия могут быть от обезвоживания?
Пока она рассказывает о приливах крови, головокружении, приступах и больницах, Джемма смотрит на нее в упор, сохраняя вежливое выражение лица и обдумывая каждое слово много раз. Мерзавка, мерзавка, мерзавка, мерзавка, мерзавка. Что они себе воображают, мерзавцы, приезжают сюда и думают, раз купили билет, то могут нам указывать, что надо делать? Приезжают сюда, а потом даже не желают взглянуть, как красиво вокруг. Ни капли интереса. Вместо этого читают книгу на языке извращенцев. Считают, что все им обязаны жизнью. Джемма едва заметно ухмыляется, но при этом вежливо кивает, как будто внимательно слушает. Когда девушка заканчивает говорить, она дарит ей свою самую доброжелательную улыбку, вытягивает вверх над головой руку, опускает вниз металлическую штору, отгораживающую бар от остального помещения, и запирает ее на замок.
Слышно, как по другую сторону металлической шторы девушка выражает недовольство. Джемма подпрыгивает под скрежет опускающейся шторы, по которой девушка несколько раз возмущенно бьет кулаком. Джемму наполняет внезапно нахлынувшее ликование; такое впечатление, будто в ней сидит другой человек, рвущийся сквозь кожу, в стремлении выйти наружу. Она обхватила себя руками. Сердце бьется, словно обезумев. Пусть девушка-иностранка жалуется на нее, если хочет. Через каких-нибудь десять недель она уже будет далеко отсюда.
Утро рабочего дня начинается с того, что весь пол усыпан обрывками картона и пластмассовыми отходами. Мусорная корзина возле стенки переполнена. Кому пришло в голову звать сюда этих мерзавцев? Она не знает, что все они обычно звонят к ним на теплоход и в контору. Каждое утро толпа желающих, растянувшись вплоть до главной дороги, ждет своей очереди, чтобы подняться на борт. В одежде ярких цветов и солнечных очках, обычно они таскают с собой повсюду кучу бесполезных вещей. Они сгорают от нетерпения, подобно собакам, поджидающим той минуты, когда их выведут на прогулку.
Здесь за опущенной шторой не так уж много света. Единственное маленькое окно заблокировано холодильником; через трещину, куда проникает дневной свет, виден то опускающийся, то поднимающийся снаружи замок. Пространства для передвижения не много, и вдобавок ни капли воды, кроме той, что годится для кофе и чая, но эту воду она не может пить, стало быть, всю обратную дорогу придется страдать от жажды.
Та немка может умереть.
Любопытно, что сейчас делает девушка. Если бы ее там не оказалось и возникла критическая ситуация, тогда Джемма пробежала бы по теплоходу, собрала остатки из стаканов других людей, канистр и бутылок и отдала той женщине. Кто знает, может, сейчас девушка именно так все и делает? Она приложила ухо к шторе, но ничего не смогла услышать. Какая у нее поразительно гладкая кожа. Когда девушка перегнулась через стойку бара и приблизила к ней свое лицо, Джемма заметила ее кожу и необыкновенные глаза.
Она опустилась на табурет у стойки бара. Глаза у девушки и впрямь красивые. Она даже представить себе не могла, насколько глубоко ее пронзит их великолепие, и все что способна сделать, так это уставиться на штору прямо перед собой, ибо, опустив глаза, можно оказаться раскрытой, уязвимой; она не смеет смотреть вниз, даже если будет истекать кровью. Она помнит взгляд пожилой канадской леди, как у раненого животного, когда та стояла на палубе, не в силах оторвать глаз от цветущей земли. Джемма щупает двадцатифунтовую банкноту в кармане. Пройдет время, и где-нибудь в Канаде она будет улыбаться с экрана телевизора, рассказывая людям о том, что никогда прежде не видела и уже никогда больше не увидит всего того, что принадлежит шотландским горцам и их кланам, и землю, откуда она родом. Ее голос выйдет в телевизионный эфир в том месте, которого она даже мысленно не представляет. В настоящее время таких описаний событий очень много в мире; ее улыбающиеся версии пересекли так много морей, и она даже не знает об этом.
