По словам Чипса, «анальный секс — для эстетов». Он однажды услышал, что я употребляю слово «эстет», и оно ему понравилось. Теперь он каждый день его вворачивает.
В порножурналах, которые читает Чипс, встречаются словечки, достойные более широкого употребления. В журнале «Оргия» есть раздел с весьма откровенными письмами читателей, рассказывающих о своих сексуальных эскападах. Нередко по мере того как страсти разгораются, описания становятся все более метафоричными. Например, «погрузись в мою шахту»: какая глубина и насколько меткое сравнение с добычей угля. «Мой твердокаменный член». «Пульсирующий раскаленный прут». Гордый обладатель «неистового любовного стержня» просто обязан быть хорош в постели. Еще одно весьма полезное в пылу страсти слово: скала. Звучит очень внушительно.
Говорить о вагине не легче, а подчас и проблематичнее. Я пытался придумать собственные слова. И докатился до «нижних губ». Докатился до нижних губ. Докатился до нижних губ… Сомнительно звучит эта фраза.
Звонок в дверь. Она пришла рано, ей не терпится. Открываю дверь.
— Привет, — говорит Джордана.
Она не накрашена. Наверное, у нас современные отношения. На ней черная юбка, немного помятая и, как вся ее одежда, в чешуйках омертвевшей кожи. Красный топ на молнии на левой груди украшен желтой эмблемой в виде серпа и молота.
В семидесятые была такая русская штангистка Ивана Светлова. Ее настолько напичкали мужскими гормонами и стероидами, что у нее выросли внутренние яички. Джордана использует стероидный крем — гидрокортизон — в качестве средства от экземы.
— Ты опять плачешь, — замечает она.
— Это от лука, — отвечаю я и моргаю.
Иногда процесс оплакивания любимого длится годы.
— Ты все еще плачешь, — она указывает мне на нос. На ней квадратный зеленый браслет.
Гостиная похожа на комнату, вполне подходящую для зарождения нормальных стабильных отношений. На каминной доске — ваза со свежими хризантемами, которые я купил в доме на Тэвисток-террас.
На их крылечке еще продавались розы и рододендроны в горшочках, а с дверной ручки свисал лунник в кашпо. Я взял хризантемы, потому что они меньше всего похожи на цветы, которые дарят в качестве оправдания.
Большой обеденный стол накрыт голубой скатертью. Я достал самые тяжелые столовые приборы и две пробковых подставки под тарелки и сделал места рядом, а не напротив друг друга, как делают мои родители. К радости Джорданы, в полумраке ее кожа выглядит более гладкой — я зажег пять свечей.
— Круто, — говорит она.
— Я приготовил ужин.
— Надеюсь, не камбалу.
Она неправильно сделала ударение в слове «камбала». Я не поправляю.
Джордана обходит стол кругом, оглядывая его, и напевает мимо нот. Я вспоминаю, что забыл романтическую музыку.
— Можешь выбрать музыку, — говорю я ей. — Стереосистема в комнате, где пианино.
— Нет, я лучше почитаю твой дневник, — говорит она и идет наверх в мою спальню.
Из чайника наливаю в кастрюлю только что вскипяченной воды и аккуратно опускаю картофель. В рецепте говорится «бросьте», но мне это кажется безответственным. Ставлю кастрюлю на конфорку.
Еда готова и разложена по тарелкам, а Джордана еще не спустилась. Спаржа выглядит идеально: поджаристая, с коричневой корочкой по краям. Котлеты хоть и вышли суховатыми, зато не развалились. Пюре густое, как гель для волос. Раскладываю тарелки в гостиной и сажусь. Джордана читает медленно, поэтому я решил начать есть.
Слышу, как она спускается по лестнице; ее потная ладонь издает неприятный звук, когда хватается за перила. Джордана останавливается в дверях, как ковбой у входа в салун.
— Почему ты не написал про то, как трогал меня на ковре? — интересуется она.
— Хм. Это потому, что я слишком тебя уважаю.
У меня бы хорошо получилось имитировать оргазм.
— Ну уж нет. Ты же должен писать о важных моментах в твоей жизни.
— Как только мы расстанемся, обязательно об этом напишу.
Она упирается рукой в бедро, смотрит на меня, прищурившись, будто я бессмыслицу несу, и делает обиженный вид. Ей хочется романтики.
Я отрезаю белок со своей яичницы, подцепляю его вилкой, отделяю кусочек котлеты, тоже насаживаю его, затем отсекаю головку у стебля спаржи и, уложив ее поверх яйца и котлеты, окунаю все это сооружение в пюре. Отправляя вилку в рот, я смотрю Джордане в глаза.
— Боже, — фыркает она, усаживается за стол и смотрит на тарелку с едой.
— Не нравится? — спрашиваю я с набитым ртом.
Она берет вилку левой рукой и перекладывает ее в правую. Нож не трогает.
— Оливер, — произносит она, протыкая желток — он растекается по краям котлеты и капает на тарелку, — зачем ты все это сделал?
Мой нож замирает в воздухе, я продолжаю жевать. Проглотить все это сразу тяжеловато.
— Потому что сегодня у нас будет секс, — отвечаю я.
Джордана опускает вилку и кладет мне ладонь на запястье, как медсестра старушке в доме престарелых.
— Нет, Олли, не будет.
— Где мы будем этим заниматься? — не унимаюсь я.
— Оливер. — Джордана смотрит мне в глаза с серьезным видом. — Нет.
Она подносит левую руку к свече и медленно проводит указательным пальцем сквозь пламя. Пламя моргает и трепещет. Мне кажется, она лжет.
— Мы могли бы сделать это на кофейном столике, — предлагаю я.
Подушечка ее пальца почернела.
— Может, в шкафу для белья? — продолжаю я. — Могли бы укрыться пляжными полотенцами.
Джордана берет руками слегка поникший стебелек спаржи.
— Под яблоней в саду, как Адам и Ева?
— Оливер, да заткнись ты. — Ей так идет, когда она ругается. Окунув кончик спаржи в желток, она делает движения, как при оральном сексе. Потом откусывает кусочек и улыбается. — Никуда не уходи, — командует она, и, когда открывает рот, я вижу пленку желтка на ее зубах. Джордана со скрипом отодвигает стул, встает и выходит из комнаты.
Она возвращается с моим дневником и ручкой.
— Надо хорошо описать самое начало, — решает Джордана.
Я не могу ответить, так как только что положил в рот большую порцию желеобразного пюре; у меня такой вид, будто мне по лицу заехали.
Джордана отталкивает мою тарелку и кладет передо мной раскрытый на чистой странице дневник.
— Пиши завтрашнюю дату, — требует она и сует мне ручку.
Глотая пюре, я пишу дату в правом верхнем углу.
— Дальше, — говорит она, стоя надо мной.
— Что дальше? — смотрю на нее я.
