Мезу, видимо задетый моими словами, закусил губы и наморщил свой загорелый лоб. После минутного молчания он сказал, вперив в меня свой орлиный взор:
— Ты глубокомысленный человек, Пинехас, и говоришь правду: мои сведения действительно обширнее твоих, но мне было под сорок лет, когда я оставил Египет. То самое явление, которое, в слабой степени проявления и как единичный факт, служит предметом простого любопытства, при сильном своем развитии и распространении может сделаться ужасающим. Один кузнечик саранчи не опасен, но если их налетят тучи и опустошат поля, то народ толпою повалит в храмы. Вид лужицы, принявшей красный цвет, забавляет зрителей, но если священный Нил покатит кровавые волны, весь народ Египта завопит от страха и отчаяния.
Я поклонился.
— Учитель, ты знаешь, что делаешь. Я буду повиноваться всему, что внушают тебе твой гений и познания.
Мезу встал и, сложив на груди руки, несколько раз прошелся по комнате, потом остановился предо мной и сказал:
— Мне нравится твой наблюдательный и осторожный ум. Хочешь ли ты отдаться моему делу и дать торжественную клятву в верности нашему союзу? Если да, то я посвящу тебя и покажу того, кто всем руководит.
— Да, — отвечал я с твердостью, так как уже решился связать свою судьбу с судьбой Мезу.
— В таком случае приходи ко мне каждый день, и я передам тебе часть моих сведений.
Я поблагодарил его. С той поры мы с ним часто целые ночи проводили в занятиях, и я убедился, что наши жрецы и маги не знали многого. Хотя им были хорошо известны основные начала некоторых феноменов, но они и понятия не имели, до какой степени развития могут доходить проявления таинственных сил природы.
С каждым днем Мезу оказывал мне все более и более доверия и дружбы, так что однажды я осмелился напомнить ему обещание показать мне своего руководителя.
После некоторого размышления он сказал:
— Я считаю тебя верным и преданным мне человеком, пусть же будет по твоему желанию. Готовь себя в продолжение двух дней постом и молитвою, а на третий вечером приходи ко мне, очистившись по обряду.
В назначенный день я пришел к Мезу смущенный и взволнованный. Когда я дал клятву и получил отличительный знак союза, пророк повел нас с Аароном в слабо освещенную комнату, где не было никакой мебели, кроме одного деревянного табурета. Аарон сел на него, сложив на груди руки, и мы с Мезу стали напротив. Вскоре по тяжелому и хриплому дыханию Аарона я догадался, что он спит, и понял, какого рода явление предстояло мне увидеть.
— На колени, — глухо произнес Мезу, падая ниц на пол.
Я последовал его примеру. Вдруг среди глубокой тишины, царствовавшей вокруг нас, раздался дивный голос, который громко и явственно произнес слова:
— Не губи, не проливай крови.
Я поднял голову и замер.
Перед нами, в центре обширного круга света, парил в воздухе человеческий образ, облеченный в белоснежное одеяние. На груди его сиял крест, лучезарный блеск которого трудно было выдержать взору смертного. Эфирный лик видения дышал кротостью и величием, а глаза, как бы изливавшие лучи небесного света, были исполнены невыразимой, сверхчеловеческой благости.
— Озирис, — прошептал я, трепеща от такой близости Божества.
— Мезу, оставь свое дело, если из-за него должно пролиться столько слез, — произнесло видение. — Сын мой, ты теперь подобен военачальнику, который с закаленным войском готовится идти на многочисленных, но безоружных врагов, не подозревающих о его приближении. Ты дашь ответ за каждую человеческую жизнь, которая будет жертвой предстоящей борьбы, потому что пользоваться силами природы для блага себе подобных люди всегда вправе, но не вправе для их несчастья и погибели. В твоем великом предприятии не меч и огонь должны служить орудием, а терпение и вера в твоих руководителей. Берегись же пользоваться страстями других для своего интереса. Если теперь ты не успеешь исполнить доверенную тебе миссию, то впоследствии тебе укажут другой, более благоприятный случай. Не позволяй же себе увлекаться.
С искаженными мукой чертами лица Мезу слушал это. Простерши руки к видению, он приполз к нему на коленях и прерывающимся голосом воскликнул:
— О Наставник, исполненный благости и божественного милосердия, если б слова твои, как освежающий источник, могли успокоить и прохладить мою душу! Я не могу отступить в самый момент действия, предоставить притеснению народ мой и, если Мернефта откажется повиноваться, не смею обещать снисходительности. Я чувствую, что мои бурные страсти увлекут меня.
— Если ты позволишь себе увлечься своею пылкостью и честолюбием, — с грустью произнесло видение, — то я не буду уже более на твоем пути, и чем больше будет твоих жертв, тем расстояние между нами увеличится, потому что тени твоих мыслей оттолкнут меня. Предоставленный самому себе, твой ясный ум смутится, ты будешь скитаться по пустыне, и единственными руководителями твоими будут сомнение и неизвестность. Ты соберешь жатву неблагодарности и мятежей, и никогда венец, о котором ты мечтаешь, не украсит твою голову. Измученный жизнью, обманутый надеждами, ты умрешь в одиночестве и с сокрушенным сердцем.
Видение побледнело, расплылось в серебристой дымке и исчезло в атмосфере.
Тогда Мезу, простертый ниц на каменных плитах пола, встал и, скрестив руки на своей широкой груди, прислонился к стене, видимо обуреваемый противоположными мыслями: глаза его то меркли, то метали пламя.
Но он скоро подавил эту внутреннюю тревогу и, обратясь ко мне, сказал своим обыкновенным тоном:
— Ты видел моего покровителя. Я всей душой желал бы ему повиноваться, но он требует невозможного. Он обладает невозмутимым бесстрастием, уделом существа совершенного, и ему чужды бурные чувства сердца человеческого. Теперь, сын мой, ступай домой и не забывай данной тобой клятвы.
Я возвратился домой расстроенный и с тяжелой головой. Сильные впечатления последних происшествий и страшные душевные потрясения сказались на моем организме. На следующий день у меня открылась горячка, следствием которой был такой упадок сил, что прошло несколько недель, прежде чем здоровье вернулось ко мне окончательно. События, волновавшие Египет в течение этого времени, прошли для меня почти незамеченными. Кермоза говорила мне о чудесах, совершенных Мезу, а в особенности об ужасе народа, когда священные воды Нила превратились в кровь.
Однажды вечером пришел ко мне Энох и сообщил, что Мезу желает меня видеть, а потому, если мое здоровье позволит, я должен на другой день идти с ним к пророку, крайне раздраженному упорством Мернефты, который, когда прошло первое впечатление общего страха, нарушил свое обещание и отказался отпустить народ Израильский.
Затем Энох со всевозможными ораторскими предосторожностями уведомил меня о предстоящем браке Смарагды с Радамесом, которые должны были праздновать свою свадьбу через несколько дней. В то же время он рассказал мне об исчезновении Мены и различных слухах, ходивших в городе относительно участи молодого царедворца, которого при самых тщательных поисках нигде не могли найти. Самое распространенное мнение было то, что Мена, человек ветреный и любитель приключений, запоздал ночью в квартале фигляров, танцовщиц и прочего темного люда, куда даже днем заходить было небезопасно, и что он был убит там негодяями, польстившимися на драгоценности, которыми он любил украшать свой наряд. Это казалось тем правдоподобнее, что в Фивах он был уже однажды ранен в чужеземном квартале и только случайно спасся от смерти.
