Позже Гордийе сказала мне, что Ферейдун заказал у Гостахама ковер и обещал заплатить хорошую цену. Я испытала облегчение и предложила помогать Гостахаму во всем. Празднуя удачу дня, Гордийе освободила меня от работы, и я решила пойти в гости к Нахид.
После визита Ферейдуна Гостахам отложил прочие заказы, а я присоединилась к нему в мастерской, наблюдая за его работой. Я ожидала, что Гостахам придумает орнамент так же быстро, как и для подушек Джамиле, но его пером будто завладел демон. Он часами рисовал узоры, пока не заполнял лист от края до края, и начинал новый. Если Гостахаму не нравился очередной узор, он комкал лист и бросал его на пол.
Его руки потемнели от чернил, а комната была завалена неудавшимися набросками. Когда же Шамси попыталась убрать скопившийся мусор, он зарычал: «Как я могу закончить работу, если мне постоянно мешают!» Иногда он поднимался, начинал ходить по комнате, просматривать отвергнутые наброски, пытаясь найти новое.
Единственной причиной, по которой он терпел мое присутствие, было мое молчание. Когда Гостахаму нужно было еще бумаги, я нарезала листы нужного размера. Когда кончались чернила, я доливала новые. Если он уставал, я приносила кофе и финики, чтобы он мог передохнуть.
Через несколько дней Гордийе, увидев беспорядок в мастерской, попыталась сменить подход и пожаловаться на дороговизну бумаги.
— Женщина, — взревел Гостахам, — опомнись! Это не просто ковер для непонятно кого!
Пока Гостахам корпел над рисунками, я размышляла о талисманах, которые Ферейдун просил выткать на ковре. Раньше в деревне на коврах ткали самые разные талисманы: петухов — символы плодородия или ножницы для защиты от злых духов. Но деревенские символы выглядели бы странно на городском ковре. Кроме того, на ковре для медресе не должно быть изображено ни одного живого существа, лишь цветы, деревья и травы, иначе это сочли бы поклонением идолам.
Однажды, когда Гостахам, швырнув очередной набросок, в ярости выбежал из комнаты, я прикоснулась к висящему на шее ожерелью, которое отец дал мне для защиты от дурного глаза. Это был серебряный треугольник со священным камнем сердоликом в центре, и я часто касалась его, прося благословения. Понимая, что не следовало бы, я все же взяла перо Гостахама, бумагу и начала рисовать. Я не задумывалась над рисунком, просто испытывала удовольствие от того, как перо скользит по бумаге, от того, как на листе постепенно появляется треугольник с кругом посередине. У вершины я дорисовала несколько маленьких фигурок, напоминающих бусинки, монеты и драгоценные камни.
Когда Гостахам вернулся, он выглядел очень уставшим.
— Что ты делаешь? — спросил он в тот момент, когда я окунала перо в чернила.
— Просто играю, — извиняясь, ответила я, опуская тростниковый калам на подставку.
Казалось, голова Гостахама стала больше тюрбана и сейчас должна была взорваться.
— Никто не смеет трогать мое перо без разрешения, ты, дочь шакала!
Он злобно отобрал перо и чернила. Я сидела тихо, как тень, боясь, что Гостахам опять закричит на меня. Он снова принялся за работу, но по его наморщенному лбу было понятно, что он не может найти нужное. Глубоко вздохнув, он встал и начал ходить по комнате мимо меня. Гостахам взял лист, над которым я работала, пробормотал, что может использовать и другую сторону для наброска.
А потом его взгляд остановился на моем рисунке.
— Что это? — спросил он.
Гостахам опустился на подушку.
— Это талисман — ответила я, покраснев. — Талисман, который просил Ферейдун.
Гостахам долго разглядывал рисунок. Все это время я сидела не шелохнувшись. Вскоре он снова погрузился в работу, но перо его теперь словно порхало над бумагой. Я наблюдала за тем, как он превращает мой грубый, простой рисунок в произведение искусства. Он набросал треугольник, висящие бусины, монеты, драгоценные камни, соединив их так, что получился изящный узор. Набросок получился красивым и искусным — именно таким я видела талисман для дочери Ферейдуна.
Закончив, Гостахам впервые за многие недели выглядел довольным.
— Неплохая идея, — похвалил он. Однако я заметила тень гнева в его глазах. — Для тебя должно быть ясно как день, что никогда в жизни ты больше не посмеешь прикасаться к моему перу.
Опустив глаза, я умоляла простить меня за дерзость. Позже я сказала матушке, что участвовала в создании ковра, но не сказала как, ибо она сочла бы это безрассудством.
Вскоре Гостахам показал рисунок ковра Ферейдуну, и тот одобрил его. Ферейдун никогда не видел такого орнамента и захотел узнать, откуда он. Гостахам был достаточно уверен в своем мастерстве, чтобы сказать о дальней родственнице, которая подсказала ему узор с висящим самоцветом.
— Он прелестен, совсем как моя дочь, — ответил Ферейдун.
— Правда, — ответил Гостахам, — этот узор основан на украшениях, привезенных с юга страны.
Ферейдун изобразил южный акцент, и Гостахам, рассмеявшись, заметил, что так говорит его племянница-южанка. Вспомнив, как закричала на Ферейдуна, я поняла, что теперь он догадается, кто я. Однако я успокоила себя тем, что он не принял близко к сердцу мою грубость, раз одобрил набросок.
После ухода Ферейдуна Гостахам похвалил меня и сказал матери, что я преданный помощник. В награду он обещал показать мне особенный ковер, который назвал одним из светочей века.
Заказ Ферейдуна был очень важен, и Гостахам решил лично проследить, чтобы шерсть окрасили, в точности как ему надо. Он ценил красильщика по имени Джаханшах, мастерская которого располагалась на набережной Зайен-де-Руд, и позволил мне пойти, чтобы посмотреть, как он будет заказывать индиго, самый изысканный цвет, рецепт которого держали в секрете.
У Джаханшаха были белые густые брови, белая борода и багровые щеки. Он поприветствовал нас, стоя у железных горшков, полных воды. Она была холодной, казалось, ремесленник забыл о нашем приходе.
— В первый раз? — спросил Джаханшах, указывая на меня.
— Да, — ответил Гостахам.
— Ах! Смотри внимательно! — сказал он, широко улыбнувшись.
Джаханшах намочил несколько мотков и аккуратно опустил их в горшок. Вода в нем был странного зеленоватого цвета. Я посмотрела на шерсть: казалось, цвет ее не изменился.
Мы сидели на скамье, любуясь рекой. Пока мужчины обсуждали быстро растущие цены на овечью шерсть, я наблюдала за пешеходами, проходившими по старинному мосту Шахристан, чьи толстые сваи были вбиты за четыре века до моего рождения. Древней его были только острые, словно мечи, горы Загрос, устремленные высоко вверх, будто хотели проткнуть небесный свод. Даже пастухи никогда не добирались до вершин этих загадочных гор.
Порыв ветра поднял волны и чуть не сорвал с меня покрывало. Я придержала его за концы, с нетерпением ожидая, когда же Джаханшах добавит волшебный индиго, но он, похоже, не торопился. Мы пили чай, пока красильщик медленно помешивал воду в горшке.
