— Чего она выплакивает глаза? У нее есть дом, совершенно целый, так ведь? Достаточно жратвы, достаточно денег, чтобы покупать кофе на черном рынке? — Он с презрением плюнул. — Аж зло берет. Ей надо быть довольной тем, что есть, как думаешь?
— Заткнись или убирайся! — отрывисто сказал я.
Я повернулся к Жаклин, но она отказалась сказать мне «до свидания». Потом вышел, не оглядываясь, с мыслью, что мечты могли бы иногда иметь более приятный конец, но проливать слез по этому поводу не собирался.
Рота уже построилась на деревенской площади, и проскочить незаметно на свое место было невозможно. Генерал-майор Мерсель[46]тут же увидел меня.
— Где был, черт возьми? Думаешь, из-за тебя приостановят войну?
— Не напускайтесь на него так, — попросил Порта. — Если б вы занимались тем же, что и он…
Из строя раздались громкие, непристойные возгласы одобрения. Я состроил донжуанскую улыбку, и генерал взъярился на всех.
— Кончайте галдеж! Это вам что, пантомима? Демонстрация волшебного фонаря? — Ты. — Он снова повернулся ко мне. — Ты арестован! Становись в строй, и чтоб я не видел твоей глупой рожи, пока не потребую к себе… Обер-лейтенант! Быстро очистить площадь!
Генерал сел в свою машину, хлопнул дверцей и скрылся в туче вьющейся пыли. Обер-лейтенант Лёве сдвинул каску на затылок и кивнул мне.
— Стань в строй, паршивый бабник… Рота, смирно! Напра-во!
Он критически оглядел нас, стоящих в строю неподвижно, четкими рядами. В следующую секунду Лёве едва устоял на ногах, когда сто восемьдесят человек в диком беспорядке бросились к ждущим танкам. Нам пришлось немало потрудиться, чтобы увлечь пьяного Малыша с собой внутрь. Он изъявлял желание ползать с криком вокруг башни, и потребовались усилия троих, чтобы затолкать его вниз головой в люк. Там, к счастью, он заснул; мы притиснули его в угол и забыли о нем.
Двадцать пять «тигров» двинулись из деревни с чудовищным грохотом.
— Прямо, — приказал Старик. — Пока не доедем до главной дороги. Зарядить пушки. Проверить все системы.
С поразительной внезапностью я ощутил острую тоску по той сказочной стране, из которой меня так грубо вытащили. И апатично стал выполнять приказ Старика, нажимать кнопки, проверять оборудование. Мои мысли были заполнены цивилизацией. Женщинами, домами, горячими ваннами и настоящим кофе. Постелями, садами, солями для ванны и сахаром. Нежной плотью и ароматом роз…
— Это мой глаз, чертов болван!
— Извини, — сказал я, убрал палец с глаза Порты и с силой упер его в нужную кнопку.
Я опустил взгляд в темный интерьер танка. Там пахло машинным маслом, горячим металлом, человеческим потом и скверным дыханием. Это была действительность. Хорошая ли, плохая, но действительность. Сладкие мечты о какой-то другой жизни определенно сведут тебя с ума.
Малыш открыл покрасневший глаз, увидел меня и доверительно подался ко мне. Икнул, и от перегара мне стало душно.
— Слушай, Свен! — Он похотливо усмехнулся и ткнул меня пальцем в пах. — Я слышал, чем ты занимался. Какая она, а?
Я приблизил лицо к его лицу.
— Иди знаешь куда!
Когда слева появился тот холм, я неотрывно смотрел в смотровую щель. И был доволен этим последним видом. Жаклин, стоя у изгороди, махала нам рукой.
Когда деревня была еще видна, нам сообщили, что в семистах метрах справа танки противника. Мы приготовились к бою, и я оказался снова безжалостно брошен в гущу действительности. Тревога оказалась ложной — у обочины дороги стоял остов танка с двумя обгорелыми телами под ним, — но это окончательно положило конец моим грезам.
Вскоре наступила ночь, в небе то и дело показывалась из-за туч бледная, призрачная луна. Танки шли вперед, сотрясая дома до оснований. По всему пути люди просыпались от шума, отдергивали занавески; появлялись испуганные глаза, блестевшие в лунном свете. Люди смотрели, куда мы движемся, кто мы такие — как узнать наверняка в конце войны? Это могли быть как друзья, так и враги — американцы или немцы.
Три батальона тяжелых танков шли через тьму, чтобы застать англичан врасплох. Грохочущие «тигры» занимали дорогу во всю ширину. Из выхлопных труб вылетали метровые вспышки яркого пламени. Рокот моторов гремел в ночной тишине; в нескольких домах, когда мы проезжали, вылетели стекла. Некоторые строения пострадали еще больше: они стояли на пути, поэтому были попросту разрушены.
— Приди, приди, приди, о Смерть, — бодро напевал Легионер за перископом.
Малыш содрогнулся и обратился к Порте:
— Меня дрожь пробирает. Есть что-то выпить?
Порта великодушно протянул ему бутылку наилучшего шнапса, которую недавно стащил на одном из продовольственных складов. Изначально шнапс предназначался какому-то командиру дивизии, но, к несчастью для него, Порта появился там первым. По словам Порты, он чуял спиртное за несколько километров и шел на запах.
Малыш, набросившись на шнапс, как и на все прочее, с жаром и смаком, вылакал полбутылки. Потом рыгнул, плюнул в смотровую щель против ветра, получил все обратно в лицо, злобно выругался и утер лицо промасленной тряпкой. Наши поездки обычно оживлялись такими мелкими курьезами.
Мы ехали час за часом к позициям противника. Теперь все чаще попадались следы войны. Сгоревшие машины, остовы танков, английских и немецких, обгорелые трупы на них и под ними. На обочине валялась целая колонна пехотинцев в причудливых позах смерти.
— Поработали «джабо»[47], — равнодушно сказал Порта.
Эти зрелища нас не трогали: мы на них уже насмотрелись.
— Помните старую песню танкистов, которую одно время передавали по радио? — неожиданно спросил Барселона непонятно с какой стати.
Он повернулся к нам и негромко запел песню, которую мы все часто слышали в сороковом году. Слова ее теперь казались не особенно уместными:
Сотня танков несется вперед грозным строем,
Шельда, Рейн и Маас позади!
Слава фюрера черным гусарам-героям,
Что французов идут покорить!
И под крики «ура!», что грохочут прибоем,
Танки мчат, и вокруг все дрожит!
Банальная — в лучшие времена — песенка теперь казалась совершенно нелепой. В нашем танке и в других раздался презрительный смех: радио мы оставили включенным, и вся колонна наслаждалась ностальгическими воспоминаниями Барселоны.
