— Вот и чудесненько! Вот и прекрасненько! Я расцениваю ваш шаг как исключительно дружественный — взял и без всяких мер воздействия подписал. — Он побарабанил пальцами по железной крышке ящика. — Только учтите, ни под видом медперсонала, ни в качестве больного! А то знаю я вас, потом будете ссылаться, что не предупредил.
— А что, к вам многие хотят попасть? — несколько удивился Лукарий.
— Многие? Да все поголовно! — всплеснул руками доктор. — Отбою нет. Сами знаете, времена на дворе суровые, а у нас покой, достаток, отношения человеческие, короче, коммунизм в границах одного отдельно взятого сумасшедшего дома. Да и общество подобралось утонченное, можно сказать высшее, оно кого-нибудь с улицы не примет.
— Вы хотите сказать, что вопрос приема пациентов решают сами больные?
— Естественно! Ведь им же с новичками жить. К нам попасть — все одно что в академию бессмертных: членство пожизненное. Сами понимаете: три рекомендации плюс испытательный срок. Последнее время все как с ума сошли — так и лезут по нахалке! Министерство вконец обнаглело — их разгоняют, так они к нам, если не врачами, так пациентами. На днях два начальника управлений хотели втереться эпилептиками, а один настоящий шизик перебежал из Союза писателей и попросил политического убежища. Чуть всех наших не перекусал. Ну да на такой случай мы двух буйных держим. Перебежчик ночку с ними переночевал и запросился обратно, говорит, у них там тоже буйные, но не настолько.
— Выходит, вы своих больных вовсе не лечите?
— Лечим, еще как лечим! — возмутился главный врач. — Наши лекарства — глубокий покой и качество жизни. Это вам не по ту сторону забора: нет причин сходить с ума. А еще обязательно спорт, светские рауты и любовные интриги для поддержания тонуса. Кстати, на днях попробовали шоковую терапию, но, признаюсь, неудачно, передозировочка вышла. С утра раздали свежие газеты, а вечером без предупреждения показали программу новостей. Думали, многие запросятся на волю, будут рваться из клиники — куда там! — Врач безнадежно махнул рукой. — Ночь никто не спал, а утром на экстренном собрании постановили шоковую терапию запретить как факт издевательства над личностью. Самые буйные хотели даже писать в ООН о нарушении Декларации прав человека. Постановили отказаться от ежегодного бала-маскарада и на сэкономленные деньги надстроить забор и нанять охрану с собаками… — Он замолчал, подошел к окну и долго стоял так, заложив руки за спину. — А все-таки странно, что Евсевий никогда о вас ничего не говорил!
Главный врач повернулся, коротко и проницательно посмотрел на посетителя и, кивнув, вышел из кабинета. Лукарий приготовился ждать, но буквально в следующую минуту в дверь робко постучали, одна из ее створок открылась, впустив все того же главного врача, но уже без халата, одетого в стандартный синий костюм. Однако происшедшая с ним перемена затронула не только одежду — лицо вошедшего было насуплено и угрюмо, в только что веселых глазах читалось опасливое недоброжелательство. Даже походка и манера держаться претерпели изменения: мужчина шаркал по полу ногами, в изгибе фигуры чувствовалась неуверенность.
— Вы хотели меня видеть? — спросил он тихо. — Я Евсевий!
— Но?.. — Лукарий в недоумении поднялся с кресла.
— Сегодня моя очередь дежурить, — пояснил Евсевий, глядя на гостя исподлобья. — Бюджет клиники невелик, приходится экономить на медперсонале. Может быть, вы слышали, есть такая концепция Чу-Чхе — опора на собственные силы. Да и кто, честно говоря, знает наши болячки лучше, чем мы сами? — Он скромно присел на край обтянутого клеенкой топчана, вопросительно посмотрел на Лукария.
— Ты меня не узнаешь? А ведь в детстве мы были большими друзьями! Ты, я и Серпина… — Лукарий улыбался, будто приглашая разделить с ним радость долгожданной встречи.
Евсевий все так же внимательно и угрюмо рассматривал стоящего перед ним человека.
— Нет, — сказал он наконец, — не припоминаю. И вообще, зря вы сюда пришли, — продолжил он, отворачиваясь и равнодушно глядя в окно. — Все эти уловки нам давно известны. Клиника не резиновая, и рекомендации на поступление сюда я вам не дам. Хотите, называйте это эгоизмом, только такое нам досталось время — каждый за себя!
— Ты меня не понял? Мы же были друзьями не в этой жизни…
— Вот видите, теперь вы будете разыгрывать из себя душевнобольного, — пожал плечами Евсевий. — Сценарий известный! Уходите сами, мне не хотелось бы звать санитаров, поскольку эта служба комплектуется у нас исключительно из буйных.
Он потянулся к вмонтированному в стену звонку. Лукарий понял свою ошибку: Евсевий не мог его вспомнить потому, что у него отсутствовала сквозная память предыдущих жизней, спонтанные проявления которой люди так часто принимают за память предков. Он улыбнулся, сфокусировал силу воли на сидевшем перед ним человеке в больничном костюме. Выражение лица Евсевия стало меняться; так и не донеся палец до звонка, он приподнялся с места, вгляделся в Лукария.
— Лука?.. Постой, постой!.. Ну, конечно же, Лука! Что же ты сразу-то не сказал!
Лицо Евсевия из напряженного стало почти что радостным. По каким-то незаметным признакам Лукарий узнал в этом пришибленном жизнью человеке того веселого и изобретательного мальчишку, в дружбе с которым прошло его самое первое на Земле детство.
— Как же я тебя не узнал? — удивлялся тем временем Евсевий. — Ты и изменился-то мало. Сколько с тех пор прошло жизней, сколько лет!..
И все же — и Лукарий видел это отчетливо — напряжение и чувство неудобства не покидали друга его детства. Что-то сдерживало открывшееся было в нем дружелюбие, он и хотел бы радоваться их встрече, и почему-то боялся. В его скованной позе, в выражении глаз сквозила неуверенность.
— Я рад тебя видеть, я действительно рад, — говорил Евсевий, не зная, куда девать руки, и явно тяготясь двойственностью своих чувств. — Знаешь что, — обрадовался он вдруг, будто найдя выход из затруднительного положения, — давай выпьем! Здесь это даже поощряется как разновидность терапии…
Он засуетился, достал из медицинского шкафа длинную темного стекла бутылку и два высоких бокала.
— Шардоне! — Евсевий разлил вино. — У нас прекрасные связи с Испанией. А на днях приезжала делегация из Америки, ходили, все расспрашивали — хотят перенять наш опыт. Оказывается, даже в обществе изобилия есть потребность в оазисах ненормальной жизни. И, знаешь, их особенно удивило то, что мы полностью обходимся без наемного медперсонала. Они в своих Америках об этом и помыслить не могут, а у нас уже в ходу! Нет, есть еще чему поучиться у матушки-России, не оскудела земля талантами!
Он поднял бокал, показал жестом, что пьет за Лукария. Вино оказалось отменным, с приятной, едва различимой горчинкой.
— Между прочим, — продолжал Евсевий, явно чувствуя себя лучше и свободнее, — договорились об обмене сумасшедшими. Я-то тихий, мне в первую группу не пробиться, но, думаю, со временем дойдет очередь и до меня. Если повезет, поеду к немцам или шведам, а к американцам не хочу, больно уж они шумные…
