Эта наша встреча оказалась содержательнее. Благодаря книгам и людям, я многое узнал о разведении оленей и был в состоянии поддерживать беседу с профессором. На стене кабинета висела огромная карта Кольской тундры с кочевыми маршрутами отдельных бригад совхоза «Тундра». Она напомнила мне карту Чарнолуского 1927 года.
— Тропы оленей неизменны, разве что путь им преградит человек, — объяснил Константинов.
Взгляды Юлиана на проблемы пастушества у саамов сильно отличаются от сложившихся стереотипов. Прежде всего, проблема коллективизации… Принято считать, что она разрушила традиционное саамское пастушество, а болгарский профессор доказывает обратное: коллективный выпас оленей не только продолжал саамские традиции, но и отвечал интересам самих пастухов. Об уроне, нанесенном коллективизацией, твердят местные и иностранные «этноактивисты» всех мастей, изобретающие фантастические проекты спасения традиций северного пастушества, не имея ни малейшего понятия о том, что на самом деле думают об этом живые носители традиций.
— Нужно не один сезон провести среди пастухов в тундре, чтобы сломить их недоверие и услышать то, о чем они предпочитают умалчивать. И лишь потом делать выводы.
Мнение профессора расходилось с тем, что ранее я слышал о коллективизации из уст Якова Яковлева, Анастасии Мозолевской или Саши Кобелева. Но Юлиан не дал мне возразить и, увлекшись собственной лекцией, продолжал:
— Чтобы понять направление развития пастушества у саамов, следует вернуться в XIX век. В литературе ошибочно утверждается, будто миграция на Кольский полуостров коми-ижемцев с их огромными стадами в середине девяностых годов XIX века положило начало процессу вытеснения традиционного свободного выпаса оленей более эффективным ижемским и самоедским методом. Но Волков, ссылаясь на Пушкарева[77]и Чарнолуского, делал вывод, что в результате истребления пушного зверя — помимо рыбы, главного источника дохода у саамов, — многие саамские семьи уже в начале XIX века переходили на продуктивное разведение оленей. Достаточно привести статистические данные: в 1785 году на Кольском полуострове поголовье домашних оленей составляло пять тысяч, в первом десятилетии XIX века — десять тысяч, а спустя полвека — пятнадцать тысяч. Прибытие коми-ижемцев ускорило этот процесс. Накануне Первой мировой войны на Кольском полуострове поголовье оленей достигло семидесяти четырех тысяч! Эти цифры сравнимы лишь с поголовьем оленей в 1970-е и 1980-е годы, то есть в период расцвета совхозной экономики. Для сравнения добавим, что сегодня на Кольском полуострове живет около пятидесяти тысяч оленей.
— Ну хорошо, а какое отношение это имеет к коллективизации?
— Коллективизация, вопреки тому, что утверждают вышеупомянутые этноактивисты, этому процессу никак не препятствовала. Я имею в виду общую тенденцию развития саамского пастушества. Сейчас модно критиковать все, что касается коммунизма, о колхозах насочиняли множество мифов. Один из них — убеждение, будто коллективная собственность не способствует развитию экономики. А ведь на Севере любая человеческая деятельность испокон веков была коллективной. Слишком здесь суровые условия, чтобы человек мог управиться в одиночку. Примеров масса — начиная с коллективной охоты на стада диких оленей в древности и кончая поморскими рыболовными артелями… При этом во главу угла всегда ставился принцип «частного в коллективном», который ни колхозная, ни — позже — совхозная практика 1929–1992 годов никак не оспаривали. Этот феномен частного в коллективном — белое пятно в истории Кольского пастушества.
Слушая болгарского профессора, я подумал об отце Анастасии Мозолевской, который — в 1938 году, в рамках госпоставок — был вынужден забить последнего оленя, и сам ненадолго его пережил. Но Константинов и на этот раз не дал мне вставить ни слова. Внезапно сменив тему, он принялся громить местную бюрократию. Мол, чиновники и есть источник всех бед в жизни пастуха. Вокруг одного совхоза вырос многоголовый полип — более сотни организаций-дармоедов. Вот она — главная проблема современного пастушества на Севере.
— А браконьеры? — поинтересовался я.
— Это еще одна сказка, вроде как про волков. Пастухи предпочитают не афишировать собственные аппетиты и сваливать вину на других.
— Может, наконец, сядем за стол? — вставила Влада. — Все уже остыло.
За ужином Юлиан угощал нас байками из жизни в тундре. Пока вино не зашумело в голове. К серьезным темам мы больше не возвращались.
11 апреля
Зима в Ловозере медленно подходит к концу. Солнце обнажает третируемую человеком землю. Из-под грязного снега показывается дырявый асфальт и жирная грязь, повсюду хлам после зимы: горы пустых бутылок под окнами домов, пластик, банки из-под пива, металлолом, отходы оленьих кож, обглоданные кости.[78]
Не стану скрывать — эта зима меня измучила. Дело в том, что я отвык жить среди людей. Отвык от радио за стеной и ревущих моторов за окном, от бетонных клетушек и повсеместного мата. После Соловецких островов и Конды Бережной, где природа начиналась тут же, за порогом, жизнь в центре постсоветского поселка оказалась испытанием более тяжким, чем я предполагал. Даже вид тундры на горизонте и заснеженного Луяврурта не помогают справиться с подавленным настроением — ведь прямо перед носом дымят трубы теплоцентрали, а цистерны с мазутом на глазах разъедает ржавчина. Пока все это скрывалось под покровом полярной ночи, еще можно было выдержать. Весенний свет пробудил хандру.
А в доме — бесконечный шум! Никак не привыкну. Отовсюду орет телевизор, на лестнице лают собаки, периодически дерутся за стенкой пьяные соседи. Особенно ночью невмоготу. Подсоединенные нервными окончаниями к людской толпе, мы на собственной шкуре испытали разницу между чумом и городским жилищем.
— Неудивительно, что саамы сходили тут с ума.
— Я сам ощущаю себя оленем.
Яков в разговоре со мной несколько раз с досадой повторил, что Ловозеро — скорее резервация саамов, чем их столица. Для туриста, который приезжает сюда ненадолго — прокатиться на оленьей упряжке, полакомиться приготовленной на гриле олениной, заглянуть в музей и накупить сувениров, — это, может, и столица, и центр культуры. Но перезимуй в Ловозере — и глаза откроются.
13 апреля
Юлиан Константинов подарил мне красивую фотографию с оленями — в самый раз для обложки будущей книги. Лес рогов образует на нем удивительную воздушную тропу, постепенно тающую в бледно-голубой мгле. На переднем плане оленьи морды и глаза еще различимы, а дальше — только холки, затылки и рога, рога — тропа рогов. Но ведь достаточно окрика (выстрела!), чтобы стадо в панике разбежалось, а тропа исчезла. Словно внезапно прерванный сон.
