— Неси стаканы всем.
Полицейский принес стаканы. Ричард сидел, смотрел, потирал ноющие руки и не понимал происходящего.
— Значит, так, — Горров поднял стаканы. — Залудили по стакану. Потом объясню.
Все залили, включая плачущую с дочерью маму и, выжидая объяснений, смотрели на Горрова.
— Рич, твой отец настаивал, чтобы ты переспал с маленькой девочкой. Я с помощью Хорхе организовал полицию, чтоб на видео было. Чтоб отец твой не доебывался, почему… блядь, да почему. По сценарию сделаем, что нас полиция нравов схватила. Понятно?! И тебе не надо будет ребенка ебать, и отец твой меня не выебет.
Ричард подошел к Горрову. Смотрел на режиссера, как в первый раз.
— Налей еще… Я не ожидал, брат!
— Давай, пей. Нам еще к Хорхе домой ехать. Его дети ждут подарков.
Ричард не знал, что делать, что говорить. Почему-то в этот момент он сам чувствовал себя ребенком.
— Я хочу тебя обнять, Горров.
— Давай. Обними. — Пока Семен шел, поймал ревностный взгляд Хорхе. — Иди ко мне, — обнял Рича. — Ты заслужил.
* * *
— Але-е-е, милиция! — Пьяный Сергей звонил из телефона-автомата.
— Дежурный лейтенант Бенкендорф слушает.
— Че у тебя фамилия такая? Фашист, что ли, лейтенант?!
— Я вас слушаю.
— Это, слушай, Геринг, я тут Вернинг избил.
— Что?
— Не что, а кого?! Что у тебя по русскому языку было, немецкая морда?!
Короткие гудки. Сергей набрал повторно.
— Ой-ой-ой! Какие мы обидчивые! Я по делу звоню, на самом-то деле. Я Верника избил ногами.
— Какого Верника? Как ваша фамилия и где вы находитесь?
— Брат, ты не торопися. Понял, не то-ро-ПИСЯ! Понял, в чем тут прикол?!
— Да, понял. Что-то еще хотите сказать?
— Ладно, брат, я серьезно с тобой. У меня Афган за спиной… Кровью облитый, так что слушай уважительно.
— Слушаю.
— Я тут Верника избил и бумажник его взял. На хуй?! Сам не понимаю, блядь. Злюсь, сука, страшно сейчас на себя. И весь день такой, чуешь?!
— В принципе, да.
— Так вот, его там нет, где я его валил. Я хочу бумажник вернуть… И извиниться. Ты пробей, слышь?! Тут в портмоне его визитка с рабочим телефоном. Я звонил, но они мне, суки, не верят, ржут, бляди. Думают — развожу. А я его сильно вальнул.
— Давайте телефон. И перезвони, брат, через полчаса. Что-нибудь накопаю для тебя. Хорошо?
— Ну я же не полное говно?! Скажи, а?!
— Держись брат, все мы одинокие. Не только ты воешь по ночам. Перезвони!
— Я перезвоню. Спасибо тебе, Фон Дорф.
* * *
— Мам, тебя вызывают в школу, — Оська не стал оттягивать и подготавливать — вывалил все с порога.
— Сначала обедать, — спокойно, как ни в чем не бывало, Еремея посмотрела на сына, на новый синяк под глазом, на разорванный пиджак и бабочку, свисавшую из кармана брюк.
— Я быстро, умоюсь только, — Оська прошел в ванную для гостей.
Еремея ударила полотенцем по столу.
— О, борщ! — Оська уселся за стол и наигранно радостно потер руки.
— Без подхалимства. Ты же не хочешь, чтобы я тебя перестала уважать?
— Нет, конечно, мамочка…
— Параллельно рассказывай.
— Рот будет набит…
— Через час придет отец — хочешь ему первому рассказать? — жестче, но так же спокойно сказала мать.
— Сначала тебе… И посоветуешь мне?
— Посмотрим… Начинай…
— Я подрался с Дмитрием… — выдохнул Оська и проглотил ложку борща.
— Он же лучший твой друг?! Из-за чего?
— Из-за сочинения. Из-за того, что я написал сочинение про него и про нашу дружбу, — Оська посмотрел на маму, — мам, вкусный суп.
Еремея наклонилась к сыну и поманила пальцем. Оська подставил ухо. Еремея, словно змея, прошипела:
— Я очень люблю тебя, сын, но если хоть еще один раз попытаешься меня нагнуть своим подхалимажем — разобью тебе нос. Понял?
Оська впервые услышал такие слова от мамы, но прекрасно сообразил, что она имеет в виду.
— Извини, мам, я не…
— Понял или нет? — Еремея сказала так, что у Оськи покатились мурашки.
— Понял… Понял, мам…
Еремея улыбнулась.
— Давай подробнее. Итак, сочинение.
— Тема сочинения была «Мой Друг и Дружба». Я начал писать про то, как мы с Димой дружим, как переживаем друг за друга, как выручаем друг друга, как не обманываем…
— И почему же он с тобой подрался?
— После всего хорошего из наших историй я написал про один случай с ним, нехороший… Хоть он не был виноват… Точнее — он не специально был виноват…
— Осень, что произошло?
— Однажды мы с ним шли из школы вдоль дороги. Разговаривали… И тут дорогу стала перебегать какая-то бездомная собака. Она уже почти перебежала и оказалась рядом с нами…
Совершенно растерявшийся Оська вынул из борща картофелину и положил на стол. Еремея покосилась на некогда белоснежную скатерть и спокойно произнесла:
— Продолжай.
— Димка ради шутки закричал на собаку и замахал руками, — от волнения Оська сам замахал руками, из-за чего с ложки вылетел борщ и испачкал весь стол. — Собака напугалась и дернулась обратно задом на дорогу. — По синяку потекли слезы, но Оська их не вытирал. — Ее сбил грузовик. Насовсем. Мы сидели и молчали… Очень долго сидели и молчали. Потом выкопали яму и похоронили.
В тишине Оська собирал со скатерти капусту, картошку и складывал их обратно в тарелку.
— Ты написал про это в сочинении?
— Да.
— Зачем?
— Сочинение было про дружбу. Я после того случая долго думал, стал ли мне меньшим другом Димка, стал ли я меньше уважать его, стал ли хуже относиться и сторониться его?
— Ну и?..
— Да, стал…
— И ты это написал в сочинении?
— Да, написал. Но написал еще, что прошло какое-то время, и Димка совершил много хороших поступков. Кроме того, он не хотел тогда, чтоб собака погибла… Он не думал, что она обратно на дорогу выскочит.
— Ты простил его?
— Я написал, что простил его… Что он даже стал мне большим другом, потому что я однажды пришел к нему во двор… И там было много собак. Они были вокруг Димки, он кормил их чем-то, чесал их, и у него слезы в глазах были. Не текли, мам, но были. А от старушек, когда проходил мимо их лавки, услышал: — Целый месяц кормит их, подлец, всех собак собирает здесь бездомных, надо родителям нажаловаться.
