Еда не улучшила моего настроения: свиные отбивные с какой-то кашей напоминали жирные камни с сочащимся сквозь них влажным песком. Пока мы ели в тишине, во мне медленно закипал профессиональный журналист, раздражение росло. Я не люблю, когда мне что-то навязывают. Он не имел права привозить технику — не больше, чем я советовать ему, где открывать казино. Более того, меня возмущало, что меня заперли, и плевать я хотела на тайные делишки этого гангстера. Мне приходило в голову, что он не доверяет моим документам и боится, что я могу причинить ему какой-то вред, поэтому (с его точки зрения) вполне логично меня запереть. Но с происходящим меня такая мысль не примиряла.
И более всего мне нужна была сотовая связь. Если бы я только поговорила с Робертом, с кем угодно, все встало бы на свои места. Наконец я не выдержала:
— Будьте добры, завтра отвезите меня куда-нибудь, где был бы нормальный сигнал сотовой связи. Мне нужно позвонить домой. — Я для простоты солгала: — Мой отец в больнице на операции. Был в больнице.
Торгу с двусмысленным сочувствием хмыкнул.
— Но мы ведь договорились, что переговоры останутся в секрете, пока мы не придем к соглашению.
— Я собираюсь звонить по личному делу, мистер Торгу.
В его глазах мелькнула обида. Он вытер губы салфеткой.
— Ваши близкие могут связаться с вашими коллегами и выдать какие-нибудь сведения, пагубные для моего благополучия, разве нет?
— Сомневаюсь. Не могли бы вы быть благоразумнее?
— Я ничего не знаю об этих новых технологиях, — попытался он зайти с другой стороны.
Я посмотрела на чудо техники, древнюю видеокамеру, потом перевела взгляд на него. Он препарировал отбивную. Он жевал.
— Это случайно не ваше? — Я указала на камеру.
Он стукнул приборами по столу, потом вздохнул, уставившись на меня с такой решимостью, будто принял какое-то решение.
— Это дело рук Олестру. Он доложил, что оборудование работает. Мне показалось, оно поможет вашей работе.
«Тот самый Олестру, — подумала я, — который заманил меня сюда, который заблудился с каким-то норвежским журналистом, которого, вероятно, вообще не существует». Я положила салфетку возле тарелки.
— Мне бы хотелось с ним познакомиться.
Торгу смотрел на меня со все растущей холодностью.
— Он недоступен.
— Конечно, он недоступен! — вырвалось у меня. — Потому что нереален, черт побери!
И тут же я пожалела о своей вспышке, не из-за него, а из-за себя самой. Я чувствовала, как погружаюсь в отчаяние.
— Он совершенно реален. Он дал мне то, что требовалось. Как только я попросил. — Он хлопнул в ладоши, и я едва не подпрыгнула. Кровь громко стучала у меня в ушах. — Эту камеру.
— Она… она устаревшая, — пробормотала я.
— Мечи тоже, — отозвался он. — Но ведь они свое дело делают.
Это угроза? Я не стала выяснять. Сжав руки на коленях, я посмотрела ему прямо в глаза.
— Думаю, мне следует говорить начистоту, мистер Торгу. Вы не подходите для участия в моей программе.
Он ответил жутковатой синезубой вкрадчивой улыбкой.
— Могу я узнать причину?
Я почувствовала, как кровь приливает к моим щекам. Сухожилия у меня в груди и в руках словно затянуло узлом, волосы упали мне на лицо. Я смахнула со лба кудри. Чтобы унять все растущее напряжение, я отпила вина. С этого момента мне оставалось несколько вариантов, некоторые исключительно женственные. Кое-кто из моих коллег готов в качестве последнего средства даже расплакаться, лишь бы добиться своего. Я знаю одну женщину (она работает в газете), которая напекла печенье для целой компании воспитательниц детского сада из Восточной Германии, а после намеренно разрыдалась, когда они не купились на сладкое. Она получила доступ к их файлам. Другие прибегают к глубоким вырезам, агрессивному флирту или эмоциональному шантажу. Я обычно становлюсь стервозной.
— Наша программа выходит в эфир уже три десятилетия, мистер Торгу. У нас нюх на сюжеты, так мы определяем, какой удастся, какой нет.
— Три десятилетия, — насмешливо повторил он. — Надо же. Так долго?
Он вернулся к еде. Его огромные лапищи сжимали приборы, словно специально для него изготовленные: трезубую вилку и большой кухонный нож с зубчиками. Нет, «приборы» тут неподходящее слово. Они были изготовлены не из серебра или нержавеющей стали. Металл казался темным, с ржавым отблеском. Нож — так тот просто выглядел древним. Я никогда ничего подобного не видела. Мне в голову бы не пришло, что кто-то может пользоваться таким за обедом. Не в силах отвести взгляд, я следила за переходом пищи — от клинка к вилке и к пальцам, обхватившим их как лианы. Торгу сглотнул, и мне показалось, что вид у него стал чуточку моложе, морщины на лбу разгладились, даже в седых волосах появились черные пряди. Но его зубы, которые к концу вчерашнего вечера уже не казались такими черными, сейчас поблескивали, словно заново покрытые свежим слоем тьмы.
Я с усилием подавила тревогу. Придется на него нажать. Придется замучить его вопросами.
— Вы называете себя бизнесменом. Какие в точности дела вы сегодня вели?
Он не ответил.
— Где вы родились?
Он продолжал молча: ел и ел.
— Как долго вы провели в заключении?
— Сорок лет.
Ложь, в лучшем случае — преувеличение. Слишком молодо он выглядел. Да и вообще, проведи он в тюрьме так долго, когда он успел стать главой обширной преступной организации? Разве только ее существование — еще большая ложь.
— Расскажите, чем вы занимаетесь. Торгуете оружием? Крадете нефтяные танкеры? Отмываете деньги для террористов? Или на самом деле вы в Трансильвании блюститель интересов правительства?
Лес за окном залил охристый свет. Мне показалось, я мельком увидела передний бампер его «порше», блеск металла между еловых колонн. Успею я до него добежать? Дверцы открыты или заперты? И где ключ от замка зажигания? Торгу поглядывал на меня так, что я осознала, какую совершила ошибку, согласившись сюда приехать. Этот тип никогда не даст мне ответов, какие можно пустить в эфир.
— Прежде чем я уеду, — раздраженно бросила я, — вы хотя бы признаете, что заняты преступной деятельностью?
— Нарушение закона. Да?
Я тряхнула головой. Его жеманство стало последней каплей.
— Будет вам, мисс Харкер. Преступник — это тот, кто нарушает закон. Тут вы ведь не будете спорить?
Я молчала, отказываясь подыгрывать, настроение у него разом испортилось, и в голос вкрались жалобные нотки.
— Да. Я нарушал закон. Но как вы назовете человека, который нарушает обещание?
Моя сумочка лежала у ножки стула. Стараясь не наклоняться, я попробовала дотянуться до нее, но не достала.
